Польская Сибириада

Указная им дверь открылась, и на пороге появился милиционер:

— Ну, заходите, граждане, пока очереди нет. Пожалуйста, кто первый?

Люди сидели на своих местах, к открытым дверям никто не подходил. Многие оглядывались на Мантерыса. Не выдержав их вопросительных взглядов, он вскочил со стула:

— Ну что вы на меня уставились? У каждого своя голова на плечах… А я, я могу только за себя сказать — будь, что будет, а я советского паспорта не возьму и все! — у побледневшего Мантерыса дрожали руки, когда он прятал в карман старое удостоверение личности. В зале опять загудело. Люди собирались группами, спорили, советовались.

Долина не имел понятия, как в такой ситуации поступить. Опять какая-то беспросветность, безнадежность. К тому же он беспокоился за Сташека, которого оставил одного с конем и санями. Он пошел к входной двери.

— Куда, гражданин! А ну назад!

За дверью стояли два солдата в форме НКВД с автоматами.

— Я на работу, дети одни остались…

— Назад, назад, гражданин. Выход только через то помещение, где паспорта выдают. Там и объясняйте…

Когда Сташек подвез отца к милиции, он прямо сгорал от нетерпения, когда ему, наконец, дадут в руки вожжи, и он не только сам Вороным будет править, а поедет с ним на Ию за водой.

Конь послушно тащил сани. День был солнечный, теплый. Утренний морозец понемногу отступал, колея размякла, сани скользили на поворотах.

К реке нужно было ехать узкой крутой улочкой. Возле самой Ии она резко сворачивала, и зимняя дорога вела по льду почти на середину реки. Там было несколько огромных прорубей, из которых водовозы черпали воду.

Когда Сташек подъехал, все проруби уже были заняты. Он остановился с боку, ждал своей очереди. Водовозами были одни бабы. Неуклюжие, медлительные, в ватных портках и фуфайках. Набирая воду из проруби, они громко переговаривались, ссорились, сыпали пошлыми шутками.

— Смотрите, смотрите, бабы, какой-то новый водовоз появился!

— Это конь поляка из городской администрации, от Рудых.

— А ты поляк?

— А где твой отец?

— Поляк… А отца… отца в милицию вызвали.

— Что ж он такое натворил, что в милицию забрали? Украл что-то или убил кого?

— Перестань, дура, цепляться к мальчишке. Милиция, милиция! Мало кого милиция сегодня вызывает? Поможем лучше ребенку воды набрать. Давай сюда, на мое место.

Первую бочку воды Сташек отвез в детский сад. Кухарка накричала на него за опоздание.

— Тоже мне, водовоз! Мало того, что опоздал, ведра поднять не может. А что с отцом?

Кухарка поворчала на Сташека, но своих кухонных помощниц погнала таскать воду. Когда воду слили, она позвала его на кухню, плеснула в миску половник горячей каши, полила маслом и велела есть. У Сташека голова кружилась от вкусных кухонных запахов. Он жадно проглотил кашу и жалел, что маленький Тадек не может ходить в такой садик, а сейчас сидит один, голодный, в холодной хате.

Вторую бочку отвез Сташек в какое-то учреждение. Тут было хуже, никто на него не обратил внимания. Только старик швейцар, не выходя из теплой каморки у дверей, объяснил, где стоит бочка, куда надо перелить воду. Мимо него проходили занятые своими делами, равнодушные к его трудностям, служащие и какие-то посетители.

Но домой он возвращался довольный — все, что велел отец, он выполнил. Заехал во двор. Тадек выбежал ему навстречу. Отца еще не было, не было никого из семьи Шайны.

Сташек снял упряжь с Вороного и досуха протер его. Конь терпеливо сносил все процедуры, хоть время от времени тихо ржал и поглядывал в сторону остатков сена. Овса давно не было. Овсянка, которую Сташек иногда варил, была из корма Вороного. Неважно, что высохший овес был только слегка растерт в отцовских ладонях, что приходилось давиться и плеваться шелухой — овсянка была вкусной и хоть немного утоляла голод.

В комнате было холодно. Сташек растопил печь, вскипятил воды, налил в кружки, посолил. Полез на полку, где отец оставлял им ежедневную порцию хлеба. Разломил кусок хлеба поровну, но вспомнил, что ел в детсаду кашу и отдал хлеб Тадеку.

Только поздно вечером домой вернулась бабушка Шайна. Одна.

— Держат наших в милиции. Со всего Тулуна поляков согнали. Только таких старух, как я, согласились на ночь отпустить. Тьфу! Чтоб их пекло поглотило, помоги, Господи! Какие-то русские бумаги будут полякам выдавать, а эти наши дурные мужики уперлись и не хотят брать. Боятся, что если возьмут русские бумаги, мы уже никогда в Польшу не вернемся. Как будто бумажка что-нибудь значит! Подтереться можно, что еще. Ох, деточка моя, что с нами, несчастными, на этом свете творится, одному Господу Богу ведомо, помилуй нас грешных… Ели вы что-нибудь? Ты с водой-то справился, Сташек, а то отец там нервничает? Не бойся, Сташек, столько народа разом в тюрьму не запрут: подержат их, подержат и выпустят.