Польская Сибириада

Сушняка в тайге было много. Насобирали смолистых сосновых веток и вернулись задолго до того, как кончался короткий зимний день.

— Может, еще раз обернемся? — предложил Сташек. Мать Любки категорически возражала.

— Не успеете до ночи. Нам этих дров надолго хватит. Идите, дети, в дом, горяченьких щец поешьте, замерзли, наверное.

— Спасибо, пани… Коня надо отвести, ну и…

— Видишь, мама, какой он, этот твой поляк?! «Нет, спасибо…» Застенчивый, как девица… Загони коня и возвращайся немедленно.

Он засиделся у них до позднего вечера. Мать Любки чувствовала себя лучше, не кашляла. Расспрашивала его о Польше, просила говорить по-польски, повторяла за ним некоторые слова и искренне расстраивалась, что сама уже почти забыла польский язык.

— Отец часто пишет? — поинтересовалась пани Альбина.

— Один раз написал. Давно, еще перед Новым годом.

— Наш Ваня тоже давно о себе весточки не шлет… А отец ее… — Альбина махнула рукой.

— Что ты, мама, замолчала? Скажи ему, пусть знает, что значит «без права переписки»… За что меня из пионеров выгнали, почему в комсомол не примут, как зачумленную. Скажи, пусть знает…

Тогда он узнал, что отца Любки арестовали перед самой войной за то, что, будучи совхозным зоотехником, он допустил массовый падеж телят. Его признали саботажником и приговорили к десяти годам каторжных работ, с дополнительным наказанием — «без права свиданий и переписки».

— С тех пор ни слуху, ни духу от нашего кормильца. А телята от голода подохли. Как война началась, я думала амнистия какая-нибудь будет. Ничего. Когда Ваню, брата ее, на фронт забрали, я тоже думала, что над нами сжалятся…

— Хватит, мама.

— Ты же сама хотела, чтобы я ему все рассказала.

— Хотела… Но не того, чтоб ты жаловалась…

Только в январе в Булушкино пришли новые письма с фронта. И две официальные «похоронки». Обе в польские семьи. Сообщалось о гибели под Ленино Флориана Ильницкого и Яна Барского.

«Похоронка» — это пол-листка печатных строчек с пропусками для заполнения нужными данными от руки. Достаточно было вставить фамилию и данные погибшего. «Извещение: Ян Барский, 18 лет, поляк, погиб на фронте под Ленино 12.10.1943 года. Настоящее извещение является документом, дающим право на пенсию и льготы семье погибшего». И это все. В левом верхнем углу печать с польским текстом: «Штаб 1-й дивизии пехоты им. Т. Костюшко в СССР». И подпись командующего, неразборчивая загогулина химическим карандашом…

Бабушка Барская вначале надолго онемела. А потом несколько дней, не понимая, что вокруг творится, плакала, неустанно перебирая четки:

— Ясичек мой, Ясичек… Ясичек ты мой…

Младший, Янек, погиб под Ленино. Средний, Юзек, ушел с Андерсом и пропал бесследно. О старшем, Владеке, который не вернулся с сентябрьской кампании, бедная мать тоже ничего не знала. Плакала Броня и младшие сестры…

Гонорка Ильницкая ни за что не хотела поверить в смерть своего Флорека.

— Мой Флорек погиб? Он, который никому никогда поперек дороги не встал? Он же поваром был в этой армии, половник в руках держал, а не винтовку. Э, не верю, что Флорека убили. Ошибка им вышла, и все тут.

Долина прислал два письма, одно из них адресованное Сташеку.

«Дорогой сын, Сташек!

В первых строках моего письма сообщаю тебе, что я, слава Богу, жив и здоров. Был у нас серьезный бой с немцами. Мы нанесли врагу тяжелые потери. Но и наших, как всегда на войне, немало полегло за Польшу. На моих глазах убили Земняка. Он служил вместе со мной в артиллерии. Нашего Янека Барского тоже убили. О нем я пишу отдельно в письме Броне. Еще Флорека Ильницкого и Бялера убили. И Ясека Курыляка. А немцев мы точно победим и дойдем до нашей Польши. Тогда я заберу вас к себе. Я рад, Сташек, что ты такой разумный и послушный. Что помогаешь Броне. Ей теперь плохо, у нее брат погиб. Как там Тадек? Заботься о нем, он еще маленький. И не забывай, о чем мы с тобой тогда разговаривали. Напиши мне на полевую почту 63-409. Я тоже, как только смогу, напишу вам. И на этом прощаюсь с тобой и Тадеком.

Ваш отец, Долина Ян»

Сташек долго корпел над ответом. Никогда он еще не писал писем. Просить помощи у Брони стеснялся. Но пару предложений все-таки сочинил и отдал письмо в контору. А когда отдал, подумал, что вместо того, чтобы написать отцу, как идут дела в Сибири, морочил ему голову всякой ерундой: сколько отец немцев убил, есть ли у них польские мундиры, какие шапки они носят или только каски, есть ли на шапке польский орел…