Польская Сибириада

Анюта улыбнулась, что случалось с ней крайне редко, и положила ему на голову венок из желтых цветов.

— Идет тебе… А как ты меня узнал?

— Ну… по твоим рукам.

Она стала рассматривать свои ладони, поворачивала их то так, то этак.

— А что в них такого, в моих ладонях?

— Маленькие они, не такие…

— A-а! Сидишь тут сам с собой, думаешь… О чем?

— Я и сам не знаю. Так, обо всем.

— Я тоже так иногда задумаюсь… А о Польше думаешь?

— Думаю… О Польше чаще всего.

— И что ты видишь?

— Что вижу? По-разному… Но чаще всего сад. У моего дедушки в Польше был большой старый сад. Все там было — черешни, груши, яблони! А весной как все зацветет!

— Сад, говоришь, яблоки! А я еще в жизни яблока в глаза не видела. Жарко сегодня, комары житья не дают.

Она сорвалась с места и быстро ушла. Сташек снял с головы венок, погадал на цветах и бросил венок в речку.

Прошло несколько дней, пока они привели в порядок все, что разрушили медведи, сложили последний стог. Последние ночи Микишка по очереди со Сташеком дежурили с ружьем на поляне, чтобы попытаться отпугнуть зверей, если они надумают вернуться.

— Раз пришли, могут еще раз попробовать. А если разозлится, и на коня может броситься. Надо сторожить… А ты, парень, как мишку увидишь, не подпускай его близко, сразу стреляй! Чтоб отпугнуть — вверх стреляй! Должен уйти… А то если ранишь, но не насмерть, конец нам: сторожку в два счета развалит!

Сташек зарылся в стог и наблюдал за поляной. Рядом с ним Серко спокойно жевал сено. Ночь была теплая. Месяц совсем молодой, темновато. Темнота пугала Сташека, он мог прозевать медведя. Рассчитывал на коня, его слух и чутье. Сто раз представил, как поведет себя, когда из темноты вынырнет зверь. Придвигал поближе ружье, усиленно вглядывался в темноту. В избушке все давно уснули, даже сюда доносился громкий храп деда Микишки. Сташек, наверное, задремал на секунду, а может, просто задумался? Фыркнул конь, зашелестело сено. Как белое привидение перед ним появилась Анюта.

— Лешего испугался? А это я… Подвинься немного.

Она скользнула в его теплую сенную норку. В длинной белой рубахе, с распущенными на ночь волосами. Они лежали теперь, тесно прижавшись друг к другу. «Что ей в голову пришло, чего ей тут надо?»

— Что-то я уснуть не могу… Подумала, пойду к Сташеку, посторожим вместе. Не сердишься, что я пришла?

— Да что ты…

Они молчали. Анюта легла удобнее, смотрела в небо, по которому скользили легкие облачка. Ее тело дышало жаром. Сташек чувствовал себя странно. Он присел, чтобы скрыть внезапно проснувшееся в нем желание. Потянулся за ружьем.

— Микишка говорил, что надо его пугнуть, в воздух стрелять. А я бы прямо в медведя, трах! И нет его…

— Брось ты этого медведя! Посмотри лучше на небо… Вон, звезда падает, говорят, человек умирает… Сколько уже звезд нападало, а их на небе без счета… Звезда падает, человек умирает…

Анюта внезапно приподнялась, взяла его за подбородок.

— А сколько тебе лет?

— Какая разница? Уже шестнадцать. Я тоже скоро на войну пойду.

— Боже, какой же ты еще ребенок! Не смей при мне больше никогда так говорить: «На войну пойду!» Смотрите на него! Он — на войну!..

Обняла его и крепко прижала к себе. Запахло полынью и парным молоком. Сташек слышал биение ее сердца, чувствовал ее твердые груди. Она обцеловывала его лицо, ее нетерпеливые, ставшие вдруг жесткими ладони стащили с него рубашку, снимали брюки. Она тяжело, прерывисто дышала. Всхлипывала, перемежала слова солеными поцелуями…

— …смерть на войне, смерть… пулька в белый лобик попадет, сердечко убьет… ручку, ножку оторвет, убьют тебя на войне, любименький… а перед тобой вся жизнь… что нам с этой жизни, яблочко ты мое неиспробованное…

Она сорвала с себя рубаху. Ее горячая ладонь скользнула к его члену, давно уже твердому, готовому. Вначале он просто пассивно поддавался ее страстному безумию, чтобы в следующее мгновение сплестись в порыве взаимного вожделения, и тогда Анюта, забыв обо всем на свете, с силой вобрала его налившуюся пульсирующую плоть в себя, между широко раздвинутыми бедрами…

Сташек очнулся в своей берлоге из сена, ослепленный ярким светом дня.

Он протер глаза, запустил пятерню в волосы, сплюнул сенную пыль. Анюты рядом не было. Постепенно приходил в себя. Ему стало стыдно, неприятно, и даже страшно. «Может, мне все это приснилось…» Увы, нет. Он был голый, все тело как-то странно ныло. Поспешно, боясь, что вот-вот кто-нибудь выйдет из избушки и застанет его в таком виде, Сташек оделся. Он еще натягивал на себя рубаху, когда появился дед Микишка и долго оправлялся за углом.

— Ну, как ночь? — спросил Микишка и, не ожидая ответа, прикрыл глаза рукой и посмотрел на восходящее солнце. — Красное. Вовремя закончили, того и гляди ливанет. Может даже сегодня. Надо домой собираться.

Из избушки стали выходить заспанные, позевывающие, всклокоченные бабы.

— Что, Анюта воды еще не принесла?

— Пошла, наверное. Нет ее в хате…

Микишка возился с костром. Сташек вывел Серко из загона.

— Пойду коня напою.

— Поторопи ее там с водой!