Польская Сибириада

У мамы снова случился приступ кашля, и пошла кровь. Крови было все больше. Владек никак не мог найти какую-нибудь тряпку, пока Долинка не дала ему полотенце, которое тут же пропиталось кровью. Мама просила пить, но ведь пить было нечего, откуда у людей в вагоне какое-нибудь питье? Владек наскреб в руку немного инея с дверей. Ничего не помогало. Потом все успокоилось, и она как будто даже уснула. Младшие ребятишки немного капризничали, хотели есть. Гонорка Ильницкая дала по куску хлеба с колбасой. Мама дышала с трудом, но все-таки спала. Владек крепился, как мог, хотя и его то и дело клонило в сон. Темнота в вагоне как будто немного расступилась, серело. Поезд продолжал свой путь. Владек сначала подумал, что просто глаза привыкли к темноте, но это был рассвет. Со сна пробрала его холодная дрожь. Вокруг сбившись, вперемешку с узлами, лежали или сидели люди. Почти все спали или дремали. Что с мамой? Мама! Яворская лежала навзничь и неестественно широко открытыми глазами смотрела в потолок вагона. Владек дотронулся до ледяного лба, поднял окоченевшую, безжизненную ладонь матери.

— Мама! Мама! Мамаааа!..

Гонорка Ильницкая оттащила Владека от матери. Она прикрыла глаза Яворской и накинула платочек на лицо умершей.

А поезд все мчался в зимнюю даль, бесстрастно отстукивая свое тук, тук-тук, тук. И никакая сила не могла его остановить. Не помогли громкие крики, не помог стук в дверь вагона; никто их не слышал. А может, не хотел слышать? Попытки выломать железные заслонки на крошечных оконцах под потолком тоже ни к чему не привели. Люди были близки к отчаянию, когда поезд неожиданно замедлил бег и, наконец, остановился. Они понятия не имели, где стоят — на станции или перед семафором. Снова все в один голос закричали, стали звать, колотить, чем попало в стены вагона. Затихли, когда снаружи донеслись голоса:

— Тихо там! Тихо! А то стрелять будем! Что там у вас?

Все разом заговорили, закричали:

— Откройте! Откройте!

— Человек умер!

— Мы тут задохнемся!

— В нашем вагоне женщина умерла!

— Воды! Дайте нам воды!

— Дети пить просят.

— У нас труп в вагоне!..

— Успокойтесь там все! Пусть один говорит, не поймешь ничего. В чем дело?

Данилович узнал по голосу комиссара Леонова. «Откуда он взялся?» — подумал про себя и ответил:

— Ночью женщина умерла. Труп у нас в вагоне, пан комиссар.

Леонов его тоже узнал.

— Это ты, Данилович?

— Я, пан комиссар.

— Ну, слушай меня внимательно, объясни потом всем. Прежде чем мы откроем дверь, приготовьте тело. А кто умер?

— Яворская, из Червонного Яра.

— Яворская, говоришь… Труп сейчас заберем… Предупреди людей, чтоб не думали из вагонов вылезать, солдаты будут стрелять! Понял?

— Понял.

В открытую рывком дверь вагона вместе с морозным чистым воздухом ворвался, резанул по глазам поток яркого солнечного света. Конвой широким полукругом обступил вагон. Эшелон стоял на далекой ветке какой-то большой станции. Вдали дымились трубы, видны были каменные постройки крупного города. «Наверное, Тарнополь», показалось Даниловичу. Не ошибся. Через два-три пути от них стоял товарный поезд, возле которого сновали путейцы.

Завернутое в одеяло тело Яворской подали конвойным.

— А что с детьми? — спросил Данилович.

— Ничего… На месте решим.

Не успели конвоиры с телом Яворской сделать и двух шагов, как из вагона выскочил Владек и подбежал к ним. За ним скатился на перрон маленький Адась. За Адасем, спасая его, недолго думая, соскочила Гонорка Ильницкая. А за ней — и остальные, друг за другом. Одни бежали к Яворской, другие старались собрать хоть немного снега, третьи присели под вагоном по нужде.

— Куда! Куда! — Леонов с солдатами пробовали преградить им путь и загнать обратно в вагон.

Ситуация становилась для конвоя все более угрожающей, потому что вдруг ожили молчавшие до сих пор соседние вагоны. Вмиг — от последнего вагона до локомотива — прокатилась волна стуков, отчаянных криков, требований. Люди просили воздуха и воды. Леонов несколько раз выстрелил в воздух и приказал солдатам действовать энергичнее. От головы состава спешило подкрепление.

— По вагонам! По вагонам! Быстрее! Давай! Давай!

— А с детьми что? — в отчаянии кричала Леонову Гонорка.

— Заберите их назад в вагон! В вагон! Ну, давай, быстрее!

— Куда же сироты одни поедут? Мать похоронить надо…

— Садись, Гонорка! Подай мне Адася!

Пока еще не захлопнулись двери, Данилович успел заметить, как несколько польских железнодорожников подошли к эшелону и остановились в двух шагах от тела Яворской. Крикнул им, что было сил:

— Ядвига Яворская она! Яворская!

Дверь вагона задвинули с такой силой, что она даже скользнула назад, прежде чем встать на свое место. Поезд тут же тронулся. И только тогда Данилович заметил, что в вагоне нет Владека Яворского. Удрал? Остался с матерью? Из всего семейства Яворских в вагоне остались только пятилетний Адась и малышка Марыся.

Люди долго не могли успокоиться. Больше всех винила себя Гонорка, что, занятая малышами, не уследила за Владеком. Бабы не переставали причитать: