Польская Сибириада

В больничном бараке царил полумрак, глаза резало от карболки, тяжелый воздух вонял гнилью и испражнениями. Вдоль стен впритык одна к другой стояли отдельные деревянные нары. Больница была переполнена. Сташек высматривал маму, нетерпеливо скользил взглядом по нарам. Споткнулся, из кружки выплеснулось немного чая.

В самом конце длинной палаты пани Садковская остановилась возле нар, на которых сидела мама, протягивая к ним руки. Сташек подтолкнул к ней Тадека, проглотил слюну, изо всех своих мальчишеских сил стараясь сдержать слезы.

Тадек был маленький, нары слишком высокие, а мама слишком слаба, чтобы к нему наклониться, она только гладила его по головке, касалась щек. Мамины черно-серебристые волосы еще больше подчеркивали известковую бледность лица, заострившийся нос, глубоко запавшие глаза и потрескавшиеся от температуры губы. Ее худое, как скелет, тело прикрывала серовато-белая поношенная рубаха.

— Сташек, сыночек!

Голос у мамы был тихий. Ее огромные, такие выразительные миндальные глаза с любовью смотрели на сына. Сташек почувствовал на висках прикосновение дрожащих маминых ладоней. Кружка с чаем мешала ему, и он неловко поцеловал вместо руки рукав больничной рубахи.

— Папа тебе чай малиновый сделал. Сладкий!

— Спасибо, спасибо! Столько хлопот. Как вы там без меня, золотые мои?

Садковская поправила набитую травой подушку, помогла маме приподняться.

— Попейте, пани Тося. — Садковская подала кружку больной. Сташек смотрел, как мама держит кружку двумя руками, как ее худые белые ладони с яркими линиями голубых вен трясутся и неловко дрожат. Как мама неуклюже подносит кружку к запекшимся фиолетовым губам, громко хлебает чай, постукивая зубами по краю кружки с отколотой эмалью.

Вот он, радостный день! У Сташека будто крылья выросли. Он помчался в барак, чтобы поделиться своей радостью с соседями — маме лучше, она вот-вот выйдет из больницы.

— Дай Боже! Дай Боже! — кивала в ответ головой бабка Шайна.

Вечером отец отнес маме расческу, шпильки для волос, туфли и платье. То платье, которое мама любила больше всего: материал покупала в Тучине, шила в Калиновой у Гизели, первый раз надела на Троицу в Борковский костел на ярмарку. Платье было из золотисто коричневого шелка, расписанного фиолетово-бордовыми маками. Мама любила такие яркие цыганские цвета. Сташеку тоже нравилось, когда мама ходила в этом платье. Все оглядывались ей вслед, а калиновские тетки шептались: «Гляди-ка, какое Тося красивое платье опять себе сшила». Отцу, наверное, оно тоже нравилось, потому что когда они выбирали, что из одежды обменять у бурят на еду, и мама хотела отдать свое платье, отец положил его обратно.

— Папа, а когда мама вернется? — нетерпеливо переспрашивал Сташек.

— Если все пойдет хорошо, может даже завтра. Не волнуйся, сынок, нам скажут.

Сташек боялся, что они могут с мамой разминуться. С самого утра они с Тадеком уселись на сосновом бревне возле больницы. День тянулся ужасно долго, близился вечер, а мама все не выходила. Поэтому, увидев пани Садковскую, он поспешно загородил ей дорогу. Молча, ничего не спрашивая. Садковская остановилась, присела на корточки перед Тадеком, достала платок и вытерла ему нос. Вставая, спросила, как бы проверяя:

— Тебя Сташек зовут?

— Да.

Она положила ладонь ему на плечо и, внимательно глядя в глаза, сказала.

— Послушай, Сташек, ты уже большой и разумный мальчик. Мне очень жаль, но ваша мама сегодня из больницы еще не выйдет. Вчера было почти хорошо, а сегодня опять стало хуже. Надо подождать. Холодает, возьми малыша и возвращайтесь в барак.

Отец пошел в больницу на всю ночь.

— Посижу немного с мамой… Ложитесь спать, меня не ждите. Помой Тадеку ноги и проследи, чтобы помолился.

Ноги Тадека были похожи на репку, потрескавшиеся от вечной сырости, стертые на косточках; мыться он не хотел, расплакался. А потом его вдруг сморил сон, он зевнул, и Сташеку с трудом удалось его уговорить помолиться. «Ангел божий, страж мой», сонно повторял он за Сташеком, хныкал, пропускал слова. Сташек решил не мучить его дольше молитвой, накрыл одеялом.

Сам лег на нары, накрылся с головой, чтобы не слышать, что происходит в бараке. Но сон не шел. Мучился, ворочался с боку на бок. И о чем бы не подумал, все куда-то уплывало, рассеивалось в тумане, а перед его глазами вновь появлялась мама, лежащая на больничных нарах. И этот ее тихий голосок: «Сташек, сыночек!»… Нет, нет, нет! Мама поправится! Обязательно поправится. Моя мама не умрет! Ксендз Немчитский учил его на уроках религии, что если очень, очень верить, Господь Бог всегда человека выслушает. «Верю в тебя, Господи»…