Польская Сибириада

Случай помогает влюбленным, если они сами его ищут. В воскресенье после обеда Сильвия отправилась на Пойму нарвать щавеля. Примерно в то же время Пашка прыгнул в лодку, поплыл по течению и пытался вершей ловить рыбу. Сильвия издалека заметила лодку, узнала Пашку и подошла поближе к воде. Пашка вытрусил из верши рыбью мелочь, направил лодку к берегу и спросил:

— Пани Сильвия, вы не боитесь уходить так далеко одна?

— Да разве это далеко?! Да и вы тут…

День был теплый. Ветерок с реки отгонял комаров. Это была оказия, о которой оба мечтали, которой ждали. Неважно, что слов еще часто не хватало. Уже в эту первую встречу наедине Сильвия с Пашкой сумели многое сказать друг другу. Вышло так, что именно Сильвия отважилась несмело чмокнуть Пашку в щеку, а потом, как испуганная серна, убежала в барак.

Сын Даниловичей таял на глазах. Надежды на то, что власти разрешат Наталке с ребенком вернуться в Подолье, становились все более призрачными. Ежи Данилович давно это понял и проклинал себя за свою неудачную затею. После того как Наталка обратилась в комендатуру, вместо надежды и помощи на них свалились одни неприятности и хлопоты. Они по своей воле угодили в лапы НКВД. Не проходило недели, чтобы Наталку или Ежи не вызывали в комендатуру. Не удалось этого скрыть от людей. Поползли сплетни, глупые вопросы, колкие намеки. Данилович превратился в клубок нервов. Наталка страдала вдвойне, потому что сын все больше слабел. Фельдшер Тартаковский почти не оставлял надежды:

— Этого ребенка нужно кормить, а не лечить.

Данилович не выдержал. В субботу вечером выскользнул из барака и отправился в Усолье. Забрал с собой кое-что на обмен, что достать малышу какую-нибудь еду.

— Если что, скажи, что пошел на рыбалку. Самое позднее в понедельник утром вернусь, — успокаивал Ежи жену.

Наталка вернулась к сыну. Анджеек лежал тихонько, даже не всхлипывал. Наталка целовала его пергаментно-желтое личико, хрупкие, как соломинки, пальчики. «Боже мой, Боже, чего бы я для тебя, птенчик мой, ягодка моя любимая, не сделала, сынку мий ридный, щоб ты мени здоровый був!» Когда она разговаривала сама с собой, размышляла вслух, путались украинские и польские слова.

«Тонущий хватается за соломинку». Однажды вспыхнувшая искорка надежды не давала ей покоя. Сначала она ни за что не хотела согласиться на план Ежи сделать попытку вернуться домой. Обиделась, когда он напомнил ей, что она украинка. А он объяснял ей, как ребенку: поляков выслали в Сибирь за то, что они поляки. Украинцев не вывозили. Значит как украинка она имеет право вернуться! Вернуться вместе с малышом! Потом, Бог даст, он тоже что-нибудь придумает. Боже! Что бы было, если бы вот так, вдруг очутиться в Касперовцах! Сентябрь! Арбузы, дыни, виноград, персики, груши, яблоки! Ожил, поправился бы мой Андрийко… Мама, мамочка любимая, вот уж кто внуку бы порадовался. Отец? Да, а как же с отцом? Он же ее проклял, отрекся от изменницы, бежавшей из дому, родившей от ляха. Даже на письмо не ответил.

Наталка не призналась мужу, что еще весной отправила родителям письмо из Калючего. Побоялась, что гордец Ежи, отвергнутый ее отцом, будет недоволен. А уговорил ее написать письмо Буковский, в бригаде которого она работала. Буковский был украинцем из-под Житомира. В Сибирь попал по переселению в тридцать седьмом году.

Наталка обтесывала сосновый ствол и мурлыкала что-то себе под нос по-украински: «На пруду, прудочке, две утки в рядочек»… Буковский подошел незаметно, подхватил: «Дождалась мамка веночка на дочке»… и спросил:

— Украинка?

— А разве это важно?

— Важно — неважно, а стыдиться нечего. Я, например, не стыжусь, что я украинец.

— А я и не говорю, что стыжусь.

Спешить было некуда, никто им не мешал, и так, слово за слово, разговорились о жизни. И бес ее, видно, попутал, что взяла и рассказала ему Наталка о своей украинской семье и о том, как она, украинка попала с поляками в Сибирь. Быковский не особенно удивился. С того дня, если случалось им быть наедине, он заговаривал с ней по-украински. А она довольно скоро поняла, что дело не в разговорах, Буковский все настойчивее стал приставать к ней. Как-то воспользовался случаем, застал ее в стороне от всех, прижал к дереву и попытался поцеловать. Наталка вырвалась и молча отвесила ему оплеуху. Он не рассердился, обратил все в шутку. Но с тех пор оставил ее в покое. Однажды опять окликнул. Она насторожилась, приготовилась защищаться.

— Вот, казачка! Не подойди к ней! Не спросит зачем, сразу глаза выцарапает!

— А чтоб вы знали!

— Жаль, очень жаль, пара из нас бы вышла, что надо! Но, шутки в сторону, казачка, я завтра к жене в Тайшет еду.

— Хорошо, что хоть о жене вспомнили!

— Не будь язвой, я не такой! Я на тебя зла не держу. Ты лучше напиши матери пару слов, пусть знает, как ты живешь. Я письмо в Тайшет отвезу, в ящик брошу. Я это тебе хотел сказать.

— Нельзя нам писать.

— Ну, ты же не разболтаешь?

— А если нас поймают?

— Не бойся, это моя забота.