Польская Сибириада

Седых наткнулся на него, бродя как-то по тайге. Случилось это еще прошлой весной, когда он подкрадывался к токующим тетеревам. Пашка разозлился — тетерева спугнул звонкий лай собаки. Откуда тут собака? Пашка с ружьем укрылся за деревом не из страха перед собакой, скорее, перед ее хозяином, который должен был вот — вот показаться. Увидев седого старика, он сразу понял, что перед ним не какой-нибудь бродяга, а охотник. Пашка вышел из-за дерева, повесив ружье на плечо. Охотник сделал то же самое и призвал пса к ноге. Это и был Федосей.

— От Калючего бреду, и ничего! — показал Пашка пустой, без добычи, пояс. — А тетерев в этом году токует, любо-дорого! — Старик свернул самокрутку, отогнал дымом мошку и молчал. «Немой что ли?» — Пашка не отказался от попыток завязать разговор:

— У нас над Байкалом весна чуток позднее приходит, и тетерев позднее токует. Интересно, как же это? Вроде хитрая умная птица, а токовать начнет — совсем глупеет?

Дед взглянул на Пашку с любопытством, усмехнулся, затянулся дымком, тщательно растер окурок на ладони, сдул пепел, встал и без единого слова ушел. А Седых еще какое-то время стоял на месте и, по правде говоря, чувствовал себя довольно глупо. Еще не раз встречались они в тайге, прежде чем Федосей заговорил с Пашкой. А еще больше времени утекло, пока он не пригласил Пашку в свой скит и не угостил медовухой.

В конце зимы в Калючее привезли поляков. Пашка дивился этим людям, когда рассказывал о них старику. А Федосей ничему не удивлялся. Сентенция его была краткой:

— Любой человек — тварь божья! Поляки! Поляки! Поляки! — положил на стол соты с медом и громко помолился перед крошечным образком: — Господи, благослови раба божия Павла и меня, грешного раба твоего Федосея. Аминь!

Пашку ни святой образок, ни молитва старика не удивляли, он хорошо помнил, как молилась его бабушка. Отломил кусочек сот.

— Поляки тоже молятся. Только крестятся иначе, не по-нашему.

— Бог, Паша, един!

— А откуда это известно, что он есть, Бог этот? Вон поляки, молятся и молятся, а мрут, как мухи. Если б Бог был…

Старик разгневался.

— Не богохульствуй, Пашка! Не гневи Бога. Придет время, сам все поймешь. Прежде чем от Бога требовать, с людей начни, к себе самому приглядись.

В погоню отправились впятером: Савчук, Седых, двое молодых солдат, один из которых вел вьючных лошадей, и дед Федосей. Были с ними еще две дедовы лайки, которые, однажды взяв след, уже его не теряли.

— Я на зверя охочусь, а не на человека! — рассердился старик, когда Седых от имени коменданта пришел просить его помочь выследить беглых.

— Да они хуже дикого зверя! Мать хладнокровно убили, троих сирот оставили.

— На жалость берешь? А откуда такая уверенность, что это они? Этот твой комендант разных людей в тайге ловит.

— Он такой же мой, как ваш. На этот раз ловим тех, кого надо. Я бы их сам, своими руками!

— Опомнись, Пашка! Никогда не решай за Бога!

Депешей из Тайшета сообщили, что из исправительного лагеря в Солянке бежали два опасных рецидивиста, осужденных за грабежи и убийства: Носов и Глыбин. Убили охранника, отобрали винтовку. Способны на все; они из центральной России, будут пытаться пробраться к железной дороге. Сообщили также их приметы.

Федосей начал преследование от берега Поймы. Там были самые четкие следы, не только людских ног, но и надломленные кусты и ветки. Охотник подозвал собак и дал им понюхать кусок ткани, найденный на месте убийства. Собаки усердно нюхали, отталкивали друг дружку, потявкивали, водили носами по следам, внимательно смотрели на хозяина, показывая ему свою готовность к работе.

— Ищи, Крошка, ищи! Пошли, милые!

И собаки пошли! Крошка, черно-белая сучка, брала след первая и уверенно шла по нему. Помогал ей грязно-серый Пик, зигзагами обегая ответвления тропы. Люди с трудом за ними поспевали. Следы вели вверх по реке, по лесу недалеко от берега. Беглецы, вероятно, боялись заблудиться в тайге, предпочитали держаться реки, которая могла их довести до самого Тайшета. Собаки неутомимо шли по следу и остановились только на берегу притока, впадающего в Пойму. Это была довольно широкая речка, глубокая, мутная от водоворотов. С маху ее не перейдешь, надо было вязать плот или подняться выше по реке в поисках брода. Следы показывали, что беглецы выбрали этот последний вариант и пошли вверх по речке Болотной. По обоим ее берегам километрами тянулись заросшие кустарниками болотные топи. Собаки тяжело дышали от усталости, слепли от мошкары, выедающей им глаза, но ведомые охотничьим инстинктом продолжали идти по следу. Близился полдень, на болотах было жарко и парно. Федосей счел, что пора дать собакам отдохнуть, а самим обсудить ситуацию. Подозвал собак, вытер им налитые кровью, облепленные мошкарой глаза, бросил по куску сушеной лосятины. Вьючные лошади обмахивались хвостами, терлись мордами о стволы, тянулись к воде. Люди присели в тени. Молчали. Ждали, что скажет Федосей. Он тоже заговорил не сразу.