Польские новеллисты

— Они ведь должны были между собой сговориться, правда?

— Могли и и не сговариваться. Впрочем, вероятно, разговаривать и не разрешалось.

— Ты веришь ему?

— Да.

— А когда сидели в грузовиках? Ведь тогда никто им не мог запретить.

— Возможно, ты прав…

— А ведь он утверждает, что ничего не помнит и только боялся, чтобы они не взяли с собой собак.

— Если бы у них были собаки, ему наверняка не удалось бы сбежать.

— Всю дорогу он думал только о себе да как сбежать… Не нравится мне этот тип.

— Ему повезло, ведь могли убить при попытке к бегству.

— Он сказал, что все вдруг запели. Можно допустить, что могли запеть.

Приехавшие первым грузовиком притащили лопаты. Какой-то мужчина в блестящей кожаной куртке показал, откуда начинать копать. Оставшиеся наверху разожгли костер.

— Нам туда спускаться? — кричит кто-то сверху.

— Не надо! — отвечает тот, кто руководит поисками, он копошится около нас, объясняет тем, чтобы оставались наверху, пока не удастся напасть на след. — Тут тесно.

Потом он подходит к нам.

— Вы доктор? — спрашивает он Людвпка.

— Нет…

— Поднимитесь наверх за доктором. Он должен был приехать на второй машине.

— Мне хочется здесь остаться, — говорит Людвик. — Здесь похоронен мой сын…

— Сейчас же идите наверх! Это долго продлится. Они лежат в разных местах.

— Я готов помочь, — бормочет Людвик.

— Вот и помогайте: зовите доктора. Без него нельзя начинать работу.

Он зол и внимательно следит за нами щелочками заспанных глаз.

— Дайте мне лопату… — просит Людвик. — Я приехал сюда не для того, чтобы отсиживаться в сторонке.

— Обойдемся без вашей помощи, — отвечает тот. — Идите наверх. Если вы здесь останетесь, остальные тоже захотят спуститься. Разве не видите, что тут и так тесно? Вы просто ничем не сможете помочь. Когда понадобитесь, будем выкликать всех по очереди. Ведь должен же быть какой-нибудь порядок. Все хотят сюда спуститься…

Он поворачивается и идет к копающим. Песок легко поддается, и уже заметны небольшие углубления. Мы снова карабкаемся по откосу, ноги подгибаются, земля при каждом шаге осыпается. Людвик карабкается на четвереньках, его огромные грязные сапоги прямо перед моими глазами. Наконец, уцепившись за траву, повисаем над обрывом, и кто-то, стоявший поблизости, протягивает руку. Лишь теперь можно вытереть ладони, разогнуть затекшие пальцы.

— Где доктор, черт побери? — кричу я. — Позовите доктора.

Старый, сморщенный человечек встает с земли.

— Чего вы кричите? — зло говорит он. — Ведь я не глухой.

— Спускайтесь в ров!..

Он пожимает плечами, боязливо подходит к краю, ступая мелкими неуверенными шагами, соскальзывает вниз и, раскинув руки, словно птица, сбегает по откосу, что-то кричит мужчине в куртке, потом отходит в сторону и садится на землю.

Вскоре показывается солнце. На небе ни облачка. Деревья трутся о его край. Мария сидит где сидела. И остальные, как и она, молча стоят у костра. Мужчина, рассказывавший дорогой о своих приключениях, теперь спит, прислонившись к стволу дерева, чуть склонив на плечо голову, из-под расстегнутого пальто виднеется мятый черный пиджак.

— Недолго осталось, — обращаюсь я к Марии, — Не сиди на земле.

— Я устала, — говорит она. — Хочешь чаю?

— Нет. Пей сама. Я уже разогрелся. Мы были внизу…

— Знаю… Предложи Людвику чаю…

— Хорошо. Он отошел куда-то. Не хочет видеть этих людей. Давай поищем его…

Рабочие уже не копают. Закурили. Гробы с нашей машины приволокли сюда, сейчас начнут спускать.

Водка кончилась. Чай выпила Мария. Надо было прихватить побольше. Жаль, половину бутылки я пролил, когда садились в машину. В горле першит.

Расширенные воспаленные глаза глядят прямо перед собой.

— Глупый. Они не должны были его привлекать. Ведь он был совсем юнец.

— Успокойся, — прошу я. — Говори потише. Они слушают…

— Будь они прокляты! Я не мог ему ничем помочь, понимаешь? Я посылал ему посылки, когда уже все было кончено. Сколько раз я пробовал с ним говорить, он убегал. От нас бегал к ним. Они не должны были втягивать его в это дело.

— Ты это уже говорил, — я прикоснулся к его плечу, у него дрожали руки. — Успокойся…

— Он сказал как-то Марии, что со мной ему не о чем говорить, что мы не поймем друг друга. Боялся сам сказать мне об этом, но я был в соседней комнате и все слышал… Как думаешь, долго еще?

— Нет, не долго, осталось опознать несколько трупов. Нас позовут…

— Он говорил, что я не понимаю его. Это он перенял от них.

— На нас смотрят, — предупредил я его. — Не устраивай сцен, потом все будут говорить об этом.

— Его коробило, что я купил шубу.

— Ну о чем тут говорить. — И мы отошли в сторону. Женщина, которую незадолго перед этим свели вниз, истошно кричит. Лес впитывает этот вопль и несколько раз повторяет сдавленным, возвращающимся эхом. — Ты можешь сейчас вспомнить все?

— Некоторые привозили целыми возами, — дергал он меня за плечо. — А я купил шубу для Марии. Я в самом деле купил эту шубу, оставшуюся в уничтоженном гетто, мне ее просто всучили. Он говорил тогда, что я не должен был этого делать…

Женщина внизу наконец успокоилась, но еще всхлипывала, сейчас ее втащат наверх.

— Думаешь, это так важно?

— Что?