Польские новеллисты

Он встал рядом и закурил. Держа в ладонях пляшущий огонек, он вдруг вспомнил, как жена в давние времена, еще дома, в Шарлотенбурге, на Розенштрассе, 27, вытаскивала у него изо рта сигарету и сама жадно затягивалась. «Ты слишком много куришь, — говаривала она, — слишком много куришь, Карл!» Но вовсе не поэтому она так делала, попросту она была ленива, ужас как ленива, его Лотхен. Такая лентяйка, что ей неохота было даже протянуть руку за спичками. Наверное, такой и осталась. И сейчас тоже из-за лени выхватывает у Германа сигарету изо рта и жадно затягивается.

Капо Энгель воздел глаза к звездам и ощутил прилив невыносимой обиды. Впервые с такой ясностью он осознал свою невиновность, полнейшую невиновность и то, что самого всеведущего кто-то ввел в заблуждение, иначе бы он, Энгель, не сидел бы здесь, в этой мертвецкой при каменоломне. Виновата старая Фридманша, виноват этот сукин сын Герман. Они должны сидеть, а не он. И Лотта тоже. Пусть помнит, что у нее есть муж. И капо понял, что ненавидит их всех: Германа, Фридманшу и Лотту, но пуще всего — этого венгерского еврея, который только потому не угодил в топку, что он врач.

В ревире все пронюхали, что привезли посылку, огромную посылку с едой, а поскольку никто еще не знал номера, ее ждали все. Надежда приподняла головы на нарах, и ревир наполнился приглушенным гомоном голосов. Огромная посылка. Боже мой, огромная посылка! И это в то время, когда самые тяжелые больные были убеждены, что им достаточно и двух сухариков, чтобы продержаться до следующей селекции. Много ли человеку надо, чтобы выжить? Если он может стоять прямо на апеле, спуститься и взобраться на нары, не отставать от других, вовремя увернуться от удара — тогда полный порядок, да, тогда все в порядке, поскольку староста ревира Освальд Бек не должен на такого махнуть рукой и отставить в сторону. Говорят, посылка-то огромная — ну, раз так… Уже весь ревир ждал эту посылку.

Конечно, нужно поделиться со старостой. Освальд Бек сам выберет, что ему понравится. Это его право, и никто ему не может в этом отказать. На то он и староста. Но сухарей и хлеба он наверняка не возьмет, они ему не нужны. И лук тоже не нужен. Самое большее — грудинку, сигареты. Вот это — да. А остальное оставит. Все больные ждали этой праздничной посылки. Даже самые слабые, потому что завтра будет селекция, будут отбирать в крематорий.

Наконец пришел Освальд Бек, без лишних слов принял посылку и велел втащить ее парням со склада, которые прикатили сюда с тележкой и теперь только и ждали, когда все это кончится. Капо Энгель тоже не испытывал желания задерживаться здесь и смотреть на доктора Бромберга. А Освальд Бек хотел еще вернуться к своим и закончить праздничный ужин. Поэтому он приказал тут же, в дверях, вскрыть посылку, чтобы посмотреть, нет ли там чего-либо подходящего.

Именно тут и вмешался доктор Бромберг, и по его вине капо Энгелю и двум парням со склада пришлось потерять в ревире драгоценный час праздничного вечера. Дело в том, что доктор не позволил вскрыть посылку, пока не будет найден адресат, и кричал — хотя он никакого отношения к этому не имел, — что у них в ревире таких порядков нет и не будет до тех пор, пока он, доктор Бромберг, имеет тут право голоса.

Обычно он не вмешивался в такие дела, на это был староста; староста сам распределял содержание посылки между собой и адресатом. Но на сей раз Беку было не до этого, он торопился вернуться к прерванному ужину. Доктор терпеть не мог Энгеля, и сказанное относилось прежде всего к нему. Больные на нарах замерли в ожидании, помощники доктора, именуемые санитарами, швырнули в угол ветошь и вышли на середину барака, а капо Энгель окончательно распрощался со своей литровкой спирта, столь опрометчиво оставленной на попечение дружков со склада.

Когда староста выкликнул номер, которому была адресована посылка, никто не отозвался, а потом раздались голоса, что верно, был такой и лежал в этом бараке еще вчера, но, видимо, сегодня в полдень, когда проходила селекция, его стащили с нар ребята из крематория. Он был еще живой, когда его забирали, но такой слабый, что оставлять его в ревире не имело смысла.

Теперь уж и Освальд Бек вспомнил того малого. Точно, он даже сам велел его вытащить. Парни из крематория качали головой, дескать, можно и подождать, куда торопиться, ведь у них теперь тоже не очень-то много места, ну, раз уж староста велит… И они забрали его вместе с другими. Наверное, лежит где-то возле печи и даже не знает, что ему пришла посылка, огромная, тяжелая посылка, набитая жратвой. Праздничная.

V

Освальд Бек был опытным старостой, хорошим старостой. Еще не было такого случая за всю историю лагеря с момента его возникновения, чтобы он не знал, как поступить с заключенным, даже если стряслось что-либо такое, чего не предусматривали лагерные законы. И начальство не любил по пустякам беспокоить и своих людей в руках держал. В ревире он все решал сам. Такая уж была натура у Освальда Бека.