Польские новеллисты

Ежась от холода, они шли в ревир, где должен лежать получатель посылки, огромной посылки со вчерашним штампом, которую сам штурмфюрер Коблер приказал вручить адресату или вернуть на склад, если номер не найдется.

III

— Значит, так, — сказал Зигмусь, — теперь мы подождем, пока суп остынет. — И, стянув с плеча ремень, который облегчал ему управление дышлом, потопал раз-другой деревяшками, чтобы согреться, а потом небрежно уселся на тележке, так, чтобы не касаться ногами снега, — Теперь посидим, — задумчиво добавил он, разглядывая лохмотья, которыми были обмотаны руки.

— Не знаешь, долго ли это протянется? — спросил паренек с обмороженными ногами, примостившись рядом.

— Откуда мне знать? — огрызнулся Зигмусь. — Спроси того, кто смылся. Или коменданта. Они тебе скажут.

— Думаешь, кто-нибудь сбежал? — допытывался паренек с обмороженными ногами, наблюдая за своим товарищем.

— Думаю! Думаю! Чего мне думать? — разозлился Зигмусь. — Вижу, этого мне достаточно. Все бригады у бараков. Господа офицеры нервничают, капо орут, пересчитывают, мечутся. Как пить дать, кто-то бежал из каменоломни.

— Да, ты прав, — согласился паренек с обмороженными ногами, — иначе бы не устроили штрафного апеля в такой день. И они бы предпочли не утруждать себя сегодня. Верно?

— Ясное дело, — вяло подтвердил Зигмусь и оторвал болтавшийся, как бахрома, конец тряпки, в которую кутал руки.

Капо Энгель и парии со склада задержались у входа на второе «поле», застроенное шестью бараками, которые занимали бригады, работающие в каменоломне. На плацу продолжался штрафной апель, и, разумеется, в такой момент нельзя было мешать, поэтому капо Энгель решил малость повременить, а если бы ожидание затянулось, вернуться на склад и не морочить себе голову этой посылкой.

Бригады, выстроенные пятерками, стояли молча, настороженно, готовые выполнить любое приказание, какое бы ни соблаговолили отдать господин комендант, господа офицеры и капо, а ряды непокрытых голов, остриженных наголо или просто лысых, как бы свидетельствовали перед небом, землей и луной, которая уже взошла, и комендантским псом, который скулил, адресуясь к лунному сиянию, что заключенные чтят дисциплину и порядок, а если нашелся среди них заблудший дурак, возымевший желание смыться, то остальные знают, что им положено, и готовы за него отвечать, ибо порядок, как известно, должно блюсти.

Это и есть те грязные бригады, которые трудятся в каменоломне. Люди тут неделями не моются и не чистят одежду, так что полосатые куртки разбухли от пыли, словно матрацы, и, когда господин комендант попробовал кого-то из них ударить, поднялось облако известковой пыли, которая осела на мундир, комендантский мундир. Господин комендант не любит грязи и предпочитает, чтобы люди у него ходили чистыми. Но что поделаешь, если фирму, которая должна была подвезти воду этим бригадам, обязали работать на нужды фронта. Поэтому господин комендант отходит от строя и зовет на помощь пса. А потом велит всем лечь, ибо хорошо известно, что нет ничего полезнее в таких случаях, как полежать на снегу. Затем господин комендант приказывает встать. Это тоже выполняется.

— Смотри, — обратился Зигмусь к напарнику, — вон тот, кажется, готов, верно? — И с любопытством воззрился на заключенного, которого комендантский пес уже оставил в покое.

Обмороженный едва повел взглядом за указующим перстом Зигмуся и лениво буркнул:

— Возможно. — И озабоченно склонился над своими вылезшими из башмаков портянками, насквозь промокшими оттого, что без конца втаптывались в снег и грязь.

Тепло ног не давало портянкам обледенеть. Он попытался отжать их концы, а потом аккуратно, четкими движениями обернул ступню и щиколотку и только тогда втиснул обмороженную, распухшую ногу в башмак. Во время этой манипуляции она слегка побаливала, однако на сей раз еще уместилась, вошла. Он подумал, что надо надрезать верх башмака, как только представится возможность, не то в один прекрасный день он просто не выдержит боли, втискивая ногу в эту деревяшку.

Собаки заливисто лаяли, капо носились вдоль шеренг и, прикидываясь перед начальством ревностными служаками, хлестали заключенных, а господа офицеры и лично комендант с нетерпением подумывали о том, что их дожидается праздничный стол, — так проходил штрафной апель по вине исчезнувшего беглеца, во имя утверждения порядка и во славу тысячелетнего рейха, который научил своих сынов карать и приобщать к порядку нынешнее и будущие поколения.

Капо Энгель пошел потолковать со знакомыми — надолго ли это, они не знали, поскольку дело было в том, что староста, забивший тревогу, просто обсчитался и все как будто на месте, о чем коменданту не доложишь, ибо старосту за это бы вздернули, следовательно, ничего не остается, как подсунуть какой-нибудь номер или доложить, что пропавший найден мертвым в уборной или где-нибудь в другом месте. Нельзя же обнаружить перед господином комендантом и офицерами, что все это липа и что апель устроен без толку. Мало одного — все старосты этого «поля» угодили бы в печь!