Польские новеллисты

Один черт! Жизнь всегда дорога. И кому охота ни за что угодить в печь? Нет, Кудлинский на это не клюнет. Он свое знает. Ведь когда-нибудь все кончится, не может это продолжаться вечно. И настанет день, когда Кудлинский выйдет за колючую проволоку и, свободный, вернется домой. Ради такого дня стоит поберечься. Пойдет Кудлинский куда захочет и будет делать что захочет. Хорошо идти вперед и знать, что тебя не остановит часовой. Кудлинский хочет еще раз испытать такое и поэтому глупостей не натворит. Велят так — пусть будет так. Велят этак — тоже хорошо. Лишь бы выжить. Люди, ведь должно же это когда-нибудь кончиться!

Разве эдакое может долго тянуться? Не бойся, иначе бы не гнали с востока все новые и новые транспорты в наш небольшой горный лагерь. Видно, им там здорово достается. Куда же это годится — так забить лагерь за одну зиму? Крематорий совсем не справляется. И штабеля растут. Вскоре наш маленький уютный лагерь превратится в настоящую мертвецкую. Вчера доктор говорил, что у нас за проволокой уже восемьдесят тысяч. В четыре раза больше, чем запланировано. Если и дальше так пойдет, кухня не справится с готовкой. Уже есть трудности со снабжением. Говорят, со склада ходили к коменданту, докладывали обо всем. А что он им даст? От себя оторвет? Норму маргарина урезали, а в ревире вообще перестали давать.

Вот раньше была жратва! Еще полгода назад. Нет, тогда грех было жаловаться. Кудлинский всегда что-нибудь доставал себе. А разве мало с другими менялся за курево или отдавал просто, так? И себя обеспечивал и другим разрешал попользоваться. Известно, что значит миска баланды. Миска баланды. Без нее не выживешь. А выжить хочется. И Кудлинский выживет наверняка. Молиться не станет, золота прятать не будет, в бункер не угодит. А если миску баланды продаст, шоколаду или еще чего раздобудет, а потом на курево обменяет, так это мелкая коммерция, и никто его за это преследовать не будет.

От этих размышлений отвлек его чей-то крик, и когда он вышел из барака, в третий раз за сегодняшний вечер увидел Винярека, который стоял с тележкой и обшаривал свои карманы.

— Не прочтешь мне письмо? Получил сегодня. Прочтешь?

— Ты лучше его вот отвези, поздно ведь.

— Да ну, капо подождет. А ему, — он кивнул на извлеченного из штабеля, — посылка уже не поможет.

— Как хочешь.

Винярек, заботясь о своем добром имени, скрывал в ревире, что не умеет читать. Было в этом немного боязни оказаться посмешищем, а более здорового инстинкта. Он приносил письма Кудлинскому как ровне и в то же время не связанному с ним по службе, а может, еще и потому, что они были земляками. Кудлинский, зная эту слабость Винярека, пользовался ею и выговаривал для себя кое-какие мелочи, разумеется в пределах того, что заслуживал. И теперь, приступив к чтению, был уверен, что сигареты получит.