Польские паны

Очень у пана Немца груши были замечательные. Все дворы обойди, с каждого дерева попробуй, а таких не сыщешь. Были они сладкие, как мед, душистые, как цветочный луг летом, и крепкие – до самого нового года могли долежать в опилках. Тогда на новогоднем столе появлялись сладкие, к тому времени пожелтевшие, сочные плоды – напоминание о лете.

Пан Немец очень гордился своим фруктовым садом и своим портняжным ремеслом. И как-то раз пришла ему в голову мысль – пошить костюм… грушевый! Не то, чтобы просто в цвет груши, или там потеха какая, вроде балагана. А вот такой это должен был получиться костюм, чтобы человек сторонний, увидав его, сказал: «Надо же – у пана Немца костюм грушевый!»

И начал.

День и ночь то строчит, то выйдет в сад, под груши сядет, раздумывает. Десяток тканей перебрал, еще заказал в городе – все не то ему кажется. Одних рукавов правых, кажется, нашил штук триста, и столько же воротников. Нет, не выходит.

Сельчане пану Немцу сочувствуют – понимают, что человек в своем деле хочет тайну великую мастерства постичь. Но от сочувствия толку чуть, а помочь они не могут.

Совсем извелся пан Немец, стал таять, как рождественская свечка. А решение все не приходило. И вот однажды приснился ему странный сон. Сначала вроде сидит он совсем голый, а против него духовное лицо. Но не преподобный пан Матушка, а сам архиепископ! Сидит и смотрит сурово. И говорит: «Не божеского ты захотел – сатанинского? Ну, и ступай к черту!»

И полетел пан Немец во сне, как был голышом, вверх тормашками в самое чертово пекло, да и угодил в кучу огромную груш. Душат его груши, и запах их повсюду, и весь он в соке и мякоти грушевой. Глядь, сам Дьявол против него остановился, пальцем показывает, хохочет: «Смотрите, у пана Немца костюм грушевый!»

Проснулся пан Отто – ни жив, ни мертв. Лежит, размышляет: «Неужели чаяния мои и впрямь от Дьявола? И разве не дано человеку постичь в своем ремесле тех загадок и глубин, открыв которые и зовется человек Мастером?»

Думал он, думал и додумался совсем до горячки – вышел во двор и срубил самую красивую, самую любимую свою грушенку. А после тяжело болел и плакал о содеянном.

И во время болезни пришло к нему озарение, что может быть не все во власти человеческой, потому-то она и существует – мечта.

Встал он поутру, умылся ключевой водой. И пошил свой самый лучший, самый веселый костюм – был он ярко-зеленого цвета, а на карманах и рукавах чудесные вышивки – зрелые желтые груши на веточке. Оделся пан Немец, прошел по селу. И все сельчане, как один, поздравляли его, жали руки и говорили: «И вправду, пан Немец пошил костюм… с грушами!»

История Десятая. Как в селе Врали встречали новый век.

Люди живут, время идет. Скачет, летит неумолимо. Тук-тук! – вот уже стоит на пороге новый век. Новый, двадцатый.

Осенью пан Дворжецкий сошел с ума. Ходил по селу и кричал, что грядет конец света. Кричал, пока не надоело, а после заперся у себя в плотницкой и ну, делать гробы. Когда леса у него осталось мало, он делал только крышки. Потом уж и на одну крышку не осталось – сделал маленькую крышечку, а из одного большого гроба еще гробик сваял. Теперь, однако, остались доски, и тогда пан Дворжецкий их сжег.

Гробов с крышками получилось семь, вместе с маленьким, и еще шесть отдельных крышек. Всего предметов, числом двадцать. И в этом пан Дворжецкий усмотрел особый знак. Двадцатый век надвигался на пана плотника из села Врали неминуемым предвестником гибели всего живого, чему доказательств он получил, по его твердому убеждению, предостаточно.

Уверившись окончательно в своей правоте, пан Дворжецкий тут же разломал свежесколоченные гробы и принялся строить из тех же досок ковчег, не дожидаясь знамения божьего. Помутнение это рассеялось, когда на подворье закончился весь тёс. Пан плотник сел на краешек своего совершенно ни на что не похожего сооружения и заскучал.

Совсем другие настроения были в шинке на окраине, куда ввечеру зашел пан Рудый, вернувшийся намедни из Кракова. В здании Краковского Городского театра состоялся первый в Польше сеанс синематографа, на котором пани Карловичева, как женщина культурная, непременно хотела присутствовать, и конечно же увлекла с собою супруга, который культурным был не слишком, но жену любил.

По собственному его признанию, во время сеанса, который именовался «Прибытие Поезда», пан Карлович вел себя довольно постыдно. Когда с белой простыни на него поехал огромный поезд, этот достопочтенный пан струхнул, закричал и даже вскочил, опрокинув табурет, на котором восседал в проходе между рядами. Пани Зося, напротив, смотрела, как завороженная, и позорного поведения супруга даже не заметила. А после сеанса трещала без умолку, что, мол, «прогресс-культура… тра-ра-ра…»

Пани Зося была родом из города Львова. Из вполне приличной и даже не бедной семьи. Получила образование в Львовском женском пансионе. К тому времени, как судьба свела ее с паном Рудым – шальным любителем вина и цыган, она совсем осиротела.