Польские паны

Кое-кто из молодых панночек после этого случая долго не мог сидеть на мягком месте – так отцовские ремни постарались. Только и панна Каролина более ни разу не приходила в село. Кто ни обращался к ней за помощью – никогда не отказывала, но сама во Врали белым днем ни-ни.

Единый лишь раз нарушила она этот обет, когда явилась на похороны пани Сдвижинской. Пришла простоволосая, в черном монашеском облачении (от матери, видать, осталось приданое). Встала поодаль от толпы. После всего подошла к отцу Матушке за благословением, а больше даже, чтобы утешить его самого. Но справедливости ради скажем, что это был чуть ли не единственный случай, когда панночка Каролина вошла в село.

Во все остальные дни она оставалась в своем домике на лесной границе, да еще бродила в полях и лугах в поисках различных трав и кореньев. Но чаще всего пропадала подолгу в лесу. Леса она не боялась, знала его, кажется, как свои пять пальцев. Не опасалась и зверья дикого, коего в те времена водилось в достатке в дремучих лесах Галиции. А панна Каролина ладила со всеми созданиями Божьими, и жило их превеликое множество у ней на подворье. А сторонилась панна Каролина только людей. Хотя и помогала без отказу. Заговаривала грыжи у поросят пана Рудого, принимала роды у пани Озерковой, да деда Вралю то и дело спасала от радикулита.

Так время шло.

В один день к панне Каролине пришла мельничиха пани Пшимановская. Просила она изготовить зелье, от которого перестала бы распускать руки и колотить своего дорогого супруга. А то где ж это видано, люди добрые, чтобы честный христианин, благочестивый католик и работяга, каких свет не видывал, почитай каждое воскресенье входил в Храм Божий с новехоньким лиловым синяком под глазом, а то и под обоими? Уж и сама пани Пшимановская понимала неблаговидность своего поведения, но злого норову унять не могла. Затем и обратилась к колдунье.

Панна Каролина, однако, приняла гостью холодно. Дальше порога не впустила, сунула в руки пучок сушеной валерианы и вытолкала за дверь. Свет тем не менее, горел у ней во всех окнах. Из чего пани Пшимановская сделала выводы, что либо гость какой ожидался у панночки, либо уж впрямь (прости, Господи!) шабаш ведьминский собирается в ночи.

Пани Пшимановская была женщина любопытная и не робкого десятка. Ну, и присела под окном горницы в лопухах. Слышит – стук в дверь, а крыльца ей не видно. Открывает Каролина, говорит:

«Ты пришел, Батько. А у меня и ужин готов!»

Тут уж пани Пшимановскую проняло – холодом сковало могильным, и захотелось ей быть сейчас дома, в своей постели, под боком у тощего пана Кшиштова. Ведь понятно, какого гостя принимала ведьма: отец ее, Дьявол Борута во Врали явился, дочку попроведать.

Сидит пани Сдвижинская в лопухах, ни жива, ни мертва. А и то сказать, такого страху терпит, вот-вот лопухи понадобяться. Как вдруг распахивается над нею окно и выпрыгивает оттуда сам Борута: седовласый, нос орлиный, глаза черные, как чертова бездна. Гаркнул ей прямо в рожу: «Больше не безобразничай!» Хвать пани Пшимановскую за шкибот и давай крутить. Как раскрутит, да как хлопнет пониже спины – так и помчалась мельничиха, не разбирая дороги, обдирая о ветки руки и лицо.

И добежала так до самого своего дома, ни единого словечка не обронив.

С той самой ночи пан мельник не мог узнать своей жены. Стала она молчалива и даже застенчива, никогда более на мужа руки не смела поднимать. А в самом головном проборе появилась у ней седая прядь.

История Восьмая. Как пан Враля помирал.

Дед Враля давно уже бубнил на всяких сборах и в шинке, что, мол, недолго ему жить осталось. Будто бы в мыслях своих беседует он с Богом. Дважды призывал он к себе преподобного отца Матушку, чтобы соборовал. Ксендз корил его за эту поспешность, что коли Бог не спешит забрать тебя, старче, и сам не торопись. Но старик продолжал блажить. Только и слышно от него: «Помру, помру».

Всем это порядком надоело. В сентябре на яблочный сбор отмечали день образования села Врали, ну, и день рождения деда, конечно, тоже. Пан Враля и тут подгадил празднику – упился до последней возможности и ну давай причитать: «Помру я, помру! Каждую ночь Костюха в дверь стучится».

Ну, сельчане решили деда примерно наказать.

Побалагурил дедушка вволю, да и уснул, а они его уложили в гроб, который пан Дворжецкий тайно заранее справил. Украсили цветами, посадили баб. Просыпается пан Враля, а бабу – ну, голосить. А панове сидят за столом чинно и сурово, пьют, не чокаясь, старого пана Вралю добрым словом поминают. Шутка эта однако не затянулась надолго. Пришел ксендз пан Матушка, надавал озорникам затрещин и баб шальных из шинка разогнал. А с дедом такую повел речь:

«Тебе, пан Ержик, Господь отпустил долгую жизнь. Чего ж ты сетуешь, Бога гневишь? Скучно тебе жить – так поделись жизнью с другими селянами. Найди себе дело, от которого всем будет польза».