Польские паны

Этот сельский сход принимал решения по особым вопросам, и решение это было нерушимо. После всего в обязанности каждого члена схода входило донести его решение до остальных сельчан.

Таким был и тот сход, который пан Гусля зачал по поводу своего кандальника.

На дворе стоял март, и земля уже обнажилась местами. Только в полях и в лесу прочными глыбами лежал снег. Пан Гусля укутал пана Волю под кожухом в пуховый платок – дюже он сильно кашлял – и повел на окраину села к людям. Туда, где раз и навсегда решится, может быть, его судьба. Пан Воля безропотно покорялся новообретенному «дядьку». Казалось, он безмерно устал. Болезнь и страх еще терзали его изнутри, но как-то глухо.

В первую ночь на постое у пасечника он все не мог заснуть и метался в бреду: «Выдашь ли меня, дядько?» – вскрикивал вдруг страшным голосом и падал на подушки без чувств. А пан Гусля двое суток не смыкал глаз, отхаживал больного растирками, поил молоком с целебным медом. Только на третий день под утро тот ровно задышал, видать, уснул крепко. Тогда уже хозяин собрался скоренько да побег к ближайшему соседу мельнику пану Кшиштову, стукнул в окно, чтобы ввечеру скликали сход.

Когда добрались до шинка, народ уже весь собрался. Была здесь самая сила, самое сердце села Врали: все как на подбор люди зрелые, хваткие, умом не обделенные. Тут и пан Рудый сидел – винокур, и пан Кшиштов Пшимановский, мельник, а так же и скорняк пан Буздой, пивовар пан Озерок примостился у окна, отсвечивая красной лоснящейся мордой и попыхивая трубкой. Пришел так же преподобный ксендз пан Матушка, хоть и сморкался все время в клетчатый платок; пан Немец по фамилии фон Винтерхальтер, который во Вралях был по портняжной части. И пан Дворжецкий тут был, плотник. На почетном месте, конечно, старик Враля. И сам пан Пузо за своею стойкой.

Такое великолепное общество встретило пана Гуслю и его гостя в шинке на окраине, и пошел у них не простой разговор. Усадив пришлого в центр стола, сам пан Гусля однако не сел. Откашлявшись, смущенно обратился он к почтенному собранию:

«Уважаемые панове вральчане, други! Вот пришел человек и просит о помощи, о приюте. Человек каторжный, беглый. Очень болен чахоткой и слаб телом… Как будем решать?»

В собрании произошло волнение по поводу сказанного, коего было явно недостаточно. Поднялся пан Кшиштов:

«Наперед, уважаемый пан…»

«Воля!» – подсказал пасечник.

«… пан Воля, – докончил мельник. – Обскажи нам, за что ты на каторгу попал. Можешь не вставая».

Пан Воля поклонился благодарно и в знак приветствия, а подняться у него не было даже сил.

«Здравствуйте, честные панове… – замялся на мгновение, а потом прямо без перехода продолжал. – Сам я – поляк, родом из Варшавы. Арестовали меня за то, что пошел за Ярославом Домбровским восстанием за свободную Польшу и оставался до самого разгрома движения нашего в партизанах. За то и сослан был вместе с другими поляцеми на иркутскую каторгу. Старшно, невыносимо было находится в этом месте, панове. Много моих товарищей не сдюжило. Но несколько все же оставались со мною рядом все лета, пока не дали мы дёру, подготовив момент. Но эта история отдельная и даже страшная… Добрались нас из-за уральских гор живых только двое. Товарищ мой отправился на юг, а я в родные края потянул. Хоть и нету у меня из родни в живых никого уже, а все ж помирать-то на чужбине не мед. Вот такая моя история. А теперь решайте, как хотите».

Поднялся пан Озерок:

«О генерале Домбровском никому из здесь присутствующих поляков объяснять не надо – за святое дело пострадал этот человек, коли правда. Мое слово такое: надо помочь чем-нибудь. Только ты, пан Воля, вперед скажи – как жить думаешь там, где осядешь? Агитировать, поди, станешь среди людей, смуту вносить?»

Каторжник устало покачал головой:

«Нет, пан. Убеждений я своих не изменил и не изменю, этого во мне даже каторга не в силах была сломить. А агитатором я никогда не был. Я думаю так, что каждый до своего идеала жизни вправе и даже обязан дойти своим умом, как я когда-то дошел…»

Тут речь пана Воли прервалась, и более он не смог выговорить ни слова из-за приступа удушливого кашля, в результате которого у него пошла горлом кровь.

Панове стали совещаться, а пан Гусля и шинкарь хлопотали над больным, для чего перенесли его на лавку поближе к камину. Через какое-нибудь время решение было принято оставить пана Волю на попечение вральчан, и в случае какого кипежа или полицейской облавы, переправить к пану Зденеку – свояку пасечника, живущему под Тернополем в Листовицах, который человек надежный, поскольку сам в шестьдесят третьем уклонился от повального рекрутского набора и бежал в Галицию.

Новоиспеченного вральчанина поселили на пасеке у пана Гусли. Об ином ни тот, ни другой и помыслить не могли – так привязались друг к другу. Пан Гусля обучал «племянника» пасечному делу, и ученик у него оказался исключительно способный. Здоровье пана Воли постепенно пошло на поправку. Бороду каторжную он совсем сбрил, как дурное воспоминание, да так и остался жить в селе Врали.