Польские паны

О том, что вральчане – люди необычайные, ходят уже байки. Но одна доподлинная история все же никому не ведома, потому что если уж надо сохранить какую тайну – тут вральчане все, как один, и даже злодеи, вроде покойного пана Коваля. Ибо существует в селе Врали неписанный закон: «До Бога высоко, до императора далеко». А посему, случись что-то неординарное, вральчане принимали решение сообща, и было оно нерушимо.

А вот что приключилось. На самом краю села, даже чуть в стороне за клеверовым лугом раскинулась пасека пана Гусли. Был он человеком одиноким – сам вдовел который год, а дети разъехались. По той самой причине пан Гусля продал свой дом за церковью и совсем поселился на пасеке. Этот замечательный пан, не смотря на свою фамилию, был человеком совершенно не музыкальным. Единственная мелодия, которую он понимал, это размеренное жужжание его любимых пчел.

Однажды ранней еще весной в распутицу пришел к пану Гусле под окошко нежданный гость. Постучал. Вышел пан Гусля на крылечко, да не просто как-нибудь, с колуном. Потому как по такой непогоде, как разумно рассудил достопочтенный пасечник, мало кто добрый шатается по улицам впотьмах. Вгляделся в сумерки – стоит перед ним худющий человек, одетый черти как, весь, естественно, насквозь промокший, обросший весь до самых глаз. А только вот глаза какие-то… затравленные что ли, как у собаки бездомной. Заломил картуз, в руках комкает. Кланяется:

«Добрый вечер, дядько. Прости, что потревожил. Озяб больно. Дорога не близкая. Пусти, добрый человек, хоть в сарае поночевать».

А в сарае-то у пана Гусли ульи были укрыты от холодной непогоды. Туда пасечник и родного сына не пустил бы. И, однако, оставить человека усталого, продрогшего на улице – этого за вральчанами не водилось. Ну, и впустил. А и то видит: мужичонка-то хлипкий, пальцем ткни – развалится, и все покашливает, не иначе чахоточный.

Вошли, сели за стол, друг против друга. Пан Гусля по-хозяйски, а гость неловко, бочком примостился на лавку. Глядят друг на друга.

Надо здесь отдельно отметить, что пасечник пан Гусля был абсолютно лыс, как колено, причем по всей поверхности его головы и лица – ну, ни единой волосинки не имел, оттого рожа его носила характер какой-то даже бандитский, хотя в душе это был очень сердечный и одинокий человек. И вот эта самая рожа уставилась на пришлого человека во все глаза и молчит по причине внутренней застенчивости. А незнакомец под этим буравящим взглядом вовсе стушевался и приуныл. Помолчали.

Пан Гусля, однако, считал себя обязанным на правах хозяина, спросить непрошеного гостя кое о чем, особенно если учесть, что из-под коротковатых рукавов не по размеру одетого кафтана виднелись в кровь растертые запястья.

«Ты, пан, поди беглый?» – решился выговорить хозяин.

Незнакомец опустил глаза долу:

«Да, дядько. С иркутской каторги я… Прогонишь?»

«Убивец?» – игнорируя вопрос, продолжал пан Гусля.

«Политический…» – ответил каторжник, и тут же на него напал приступ жесточайшего кашля, который он никак не мог остановить.

И увидел его тогда пасечник совсем по-другому, что это изголодавшийся, изможденный страшной болезнью человек, который пришел к его дому – видно сам Господь его вел за руку и просит о помощи для него.

Конечно, этот вопрос надо выносить на общину. Ведь не всякий, даже самый добрый крестьянин согласится жить бок-о-бок с беглым каторжником и детей своих побоятся подпускать. Только для себя пан Гусля решил, что если село восстанет супротив, то он уж сам свезет сердешного к свояку под Тернополь и укроет там.

А пока что хозяин накормил и напоил каторжника, и когда они преломили хлеб, спросил:

«Как величать-то тебя?»

Гость, подумав маленько, ответил:

«Зови меня Волей, дяденько».

Так он и остался пан Воля.

Тут отдельно надо описать, что собой представлял сельский сход, и какими полномочиями он обладал. По вопросам текущим, как то: сенокос или, не приведи Господи, неурожай, или суслик напал – община села Врали собиралась в церковном доме в положенное для того время. Приходили все, от мала до велика, и даже немощного пана Позднека приносили в плетеных носилках, хоть и лежал он почитай уже второй год без движения и признаков мысли, чисто твое бревно. И все же говорят: «Где я с народом, там и Господь со мной!» – и его приносили.

В церковном доме для такого дела имелась специальная просторная комната, она же после собрания служила преподобному ксендзу пану Матушке гостиной. Стулья и лавки на всех приносили из церкви, а ребятишек усаживали на коленях и на полу.

Происходили, однако ж в селе Врали особенные случаи, вроде беглого каторжника, по поводу которых собирался закрытый сход. Проводился он обыкновенно в шинке у пан Пузо, но не под «это дело», а в совершенной трезвости и ясности ума. Сход такой состоял из взрослых работоспособных мужчин. И еще приглашали обязательно деда Вралю, который на время такого закрытого собрания бросал все свои дурачества. Он все же за свою долгую жизнь запомнил множество событий, и как и кто выходил из ситуаций.