Польские повести

— Правда существует одна, и для уезда, и для воеводства, — сказал с легкой усмешкой секретарь. Но взгляд у него был напряженный, словно он собирался приводить еще какие-то доводы. — По крайней мере, так меня учили в школе.

— И это говоришь ты, шеф? Мне?

— Ладно, оставим это в покое, Стах. Ты знаешь, что меня интересует.

— Я не уверен, что ты поступаешь правильно, посылая туда именно меня. Чертовски не охота браться за это. Наверное, старею, — Юзаля беспомощно развел руками. — Да, я уже старый человек, и мне пора на пенсию! Разумеется, на персональную. — Глаза у него заблестели, в них вдруг мелькнула почти мальчишеская озорная улыбка. Секретарь сейчас же отметил ее и радостно шлепнул его по плечу.

— Мы с тобой, старина, еще повоюем вместе не год и не два. А будешь нести всякую околесицу — держись! Вызову на бюро, и всыплем тебе как следует.

— Знаешь, я на самом деле стал частенько чувствовать себя переутомленным, уставшим, — ответил Юзаля серьезным тоном.

— Вот прокатишься в уезд и сразу помолодеешь. Такая поездка наверняка пойдет тебе на пользу. Возьми мою «Волгу», она мне завтра все равно не понадобится. Я весь день просижу над бумагами.

— И всегда-то ты меня переупрямишь. — Юзаля протянул ему руку. — Спасибо за кофе. Отрапортую, как только выясню все окончательно.

А когда он уже стоял в дверях, секретарь тоже серьезно сказал:

— Ладно, будь по-твоему. Привози уж эту свою злочевскую правду.

— Добро, — улыбнулся Юзаля. — Будет она у тебя.

Теперь он уже не был так уверен в этом. Именно теперь, еще не попробовав поговорить с кем бы то ни было. Утром он заглянул в уездный комитет, но Горчин, по словам его секретарши, с самого утра уехал «проверить на местах подготовку оборудования к уборочной кампании». Юзаля отказался от предложенного ему чая и сказал, что зайдет после обеда, решив пройтись по городу.

Злочев не был для него чужим городом, хотя в последние годы он редко сюда заглядывал. Так как-то складывалось, что он все чаще целыми неделями сидел, зарывшись в бумаги, анализируя представленные его сотрудниками материалы, а когда хотел сам поговорить с непосредственно заинтересованным лицом, вызывал его к себе письмом или по телефону. Таким образом, он все больше и больше становился чиновником, хотя и не отдавал себе в этом отчета, и его связь с людьми на местах, как называли это в комитете, постепенно меняла характер. Быть может, это было связано и с возрастом. Юзале уже давно стукнуло шестьдесят, и несмотря на то, что он чувствовал себя хорошо и на здоровье обычно не жаловался, периоды, когда он испытывал глубокую усталость, становились все более длительными. Это его беспокоило, потому что он понимал, в какой ситуации находится, и с удвоенным трудолюбием старался наверстать то, что упустил в минуты упадка. Однако это требовало значительных усилий, отчего радость достижений несколько омрачалась горькими размышлениями.

Вот и сейчас, бродя по улицам Злочева, он яснее, чем когда бы то ни было, понимал, что его состояние — не плод повышенной впечатлительности, и хотя ему никто пока еще ничего на говорил — вероятно, сотрудники ничего и не замечали, — для него самого это ощущение усталости было сигналом, очевидным предостережением. Пожалуй, среди стремительного потока деловых будней лишь первый секретарь углядел что-то, чему решил противодействовать, посылая его в Злочев. И теперь, гуляя по улицам этого городка, став как бы на часок туристом, разглядывающим старые каменные домишки, костелы, витрины магазинов, скверы, сонное уличное движение, Юзаля вдруг понял, что Первый снова попал в самую что ни на есть точку: заставил засидевшегося в удобном кресле человека поехать в другой город, где ему придется заняться новым делом и самому разобраться в нем с начала до конца, а не подводить, как обычно, итоги. В то же время Первый мог быть совершенно уверен в том, что дело Горчина попало в самые верные руки.

Юзаля вошел в кафе. В эту раннюю пору здесь было спокойно и можно было, притворившись, что читаешь газету, продумать кое-какие сверлящие мозг вопросы, отмахнуться от которых не удается, особенно после внимательного чтения писем, — он прочел их по дороге в Злочев…

Официантка принесла наконец кофе. Юзаля сделал глоток, кофе был горячий, при всем желании больше ничего хорошего о нем нельзя было сказать. Вытащив из брючного кармана измявшуюся пачку «Мазура», он закурил. Сигареты эти он открыл для себя недавно. Они были крепкими и царапали горло, но зато напоминали давний приятный запах крупно резанной махорки.

Близился полдень. В кафе становилось все более людно. Женщины среднего возраста с плохо наложенной косметикой и слишком громко разговаривающие, нагруженные нейлоновыми сетками и сумками с покупками, несколько скучающих за стаканом содовой воды юношей с гривами «битлов». В углу, возле окна, присела испуганная пожилая женщина в платке, видно, она забрела сюда случайно, приехав из какой-то деревни под Злочевом.

— Есть у вас тут телефон? — спросил Юзаля проходившую мимо официантку.

— Да, возле буфета. Можете позвонить.