Польские повести

— Я тоже рад, что немножко размял ноги и оторвался от своих бумажек. Я думаю, мы еще съездим куда-нибудь в деревню. Попить кислого молочка, а? — Он с явным облегчением рассмеялся.

— Наверняка. — Юзаля потряс ему руку. — Я пробуду здесь несколько дней. Так что и к вам зайду или позвоню. А что касается «Мальвы», или как там ваше кафе называется, я бы на вашем месте его не чурался. Очень приятное заведение, думаю, что и наш город не отказался бы от такого.

— Было бы время, — вздохнул председатель. — А то не поспеваешь сделать одну работу, как уже наваливается следующая.

— И то правда, — согласился Юзаля, видя, что Цендровский не собирается выходить из своей роли.

Гостиница была рядом. Юзаля вошел туда с удовольствием — на улице становилось все жарче. Солнце уже поднялось над крышами и пекло вовсю. Лишь возле домов на противоположной стороне улицы было еще немножко тени.

— Вам звонили, — сказала дежурная, передавая ему ключ от комнаты. — Просили, чтобы вы позвонили… — она проверила номер, записанный на полях лежавшей на столе газеты, — по номеру девятьсот девяносто.

— Спасибо.

Он снял трубку телефона.

— Говорит Юзаля, — отрекомендовался он, услышав женский голос, предупредительно произнесший: «Слушаю, уездный комитет». — Что, товарищ Горчин уже вернулся?

— Нет, еще не вернулся. Но вам, товарищ Юзаля, звонили по ВЧ из воеводского комитета. Велели передать, что к вам придет редактор Валицкий из «Газеты» и чтобы вы ему помогли. Передаю все точно, как они велели.

— Кто это такой? — удивился Юзаля.

— Редактор Валицкий из «Газеты роботничей», — терпеливо повторила женщина.

— А в чем я должен ему помочь?

— Они только сказали, что вы должны ему помочь. И так я записала.

— Ну ладно, спасибо. А секретарю Горчину, когда он вернется, скажите, товарищ, что я буду у него завтра около девяти утра.

Он медленно поднимался на свой этаж, помахивая ключом, который был прикреплен короткой цепочкой к большой деревянной груше, отполированной множеством прикасавшихся к ней рук.

«Что у них там, в воеводском комитете, за идеи? Черт бы их побрал! Мало того что на меня свалилась такая хлопотливая миссия, так они еще морочат мне голову насчет какого-то журналиста. В чем я ему должен помогать? — Он рассмеялся. — Хотя, в общем-то, интересно, что его сюда привело. Если бы ему нужны были какие-то материалы, он пришел бы в комитет. Разве что…»

Он толкнул дверь в комнату и вошел в прохладный, небольшой, чистый номер, твердо обещая себе, что сейчас ляжет спать и абсолютно не будет думать о том, что и как произойдет.

Катажина украдкой разглядывала отца, быстро отводя глаза, как только он поднимал склоненную над тарелкой голову. Она прекрасно знала, что с ним происходит, знала, какие слова глушит он в себе всей силой воли, не позволяя вырваться наружу гневу или старческому раздражению. Однако она не испытывала ни капли сочувствия к этому сидевшему против нее почти пятидесятилетнему мужчине и его немного более молодой жене — небольшой сухонькой женщине с постоянным выражением страдания на лице. Катажина, более чем когда бы то ни было, чувствовала себя уверенной и не допускала даже тени сомнения в том, что в конце концов докажет свою правоту.

Именно так она и сказала матери во время их краткого разговора перед обедом, когда доктор Буковский отсутствовал, принимая в кабинете последнего пациента.

— Отец узнал, с кем ты была у моря, — сообщила дочери мать, стараясь говорить как можно тише, хотя, кроме них, в комнате никого не было.

— Как это «с кем»? — Катажина попробовала изобразить удивление. — В чем дело, мама?

— По крайней мере, не лгала бы собственной матери. — Ее узкие бледные губы сложились в гримасу плача, а белые подвижные пальцы начали нервно мять носовой платок. Она выглядела жалкой в своей беспомощности, и Катажина уже хотела было притянуть ее к себе, обнять, погладить ее сморщенное лицо. Но ее удержало от этого какое-то неизвестное ей до сих пор чувство: глухая и беспомощная злость, не позволявшая произнести слова примирения.

— Ах, мама, оставь, пожалуйста! Почему вы с отцом продолжаете относиться ко мне, как к маленькому ребенку?

«Как же это могло произойти? — размышляла она холодно, не слушая доводов матери. — Мы забрались в такую глухомань, и, несмотря на это, кто-то видел нас вместе. Глупая случайность, но их набирается все больше и больше. Ничего-то не скроешь на долгое время от жадных взоров наших любимых ближних».

Для матери это известие было не первым, но, подтвержденное нынче мужем, не оставляло никакой надежды на безболезненное разрешение назревавшего конфликта. Теперь она разделяла гнев мужа, хотя прежде боялась осуждать дочь и все время колебалась, то веря, то не веря в то, что злочевские сплетники охотно подсовывали ей, выдавая за истинную правду.