Польские трупы

Дыдух отключился. Внезапно что-то его насторожило. Кто-то прислушивался к разговору. Какой-то сгорбленный старик в длинном темном пальто и слишком большой шляпе, надвинутой на глаза, остановился, чтобы завязать шнурок, в нескольких метрах впереди его на тротуаре Францисканской улицы. Теперь он распрямлялся, неуклюже опираясь на палку. Дыдух направился к нему, не обращая внимания на опять зазвонивший телефон. Человек ускорил шаг. Шел теперь энергично, не пользуясь палкой. Иосиф Мария побежал. Старик тоже. Они вскочили в трамвай одновременно через разные двери. Трамвай тронулся. Дыдух протиснулся к старику и сорвал у него с головы шляпу. Незнакомое лицо несчастного выражало страх. Дыдух отогнул воротничок его рубашки и начал рассматривать морщинистую шею. «Что вы делаете? — оттолкнула его какая-то женщина. — Ненормальный!» Старик дрожал.

Детектив вышел на следующей остановке у бывшего кинотеатра «Ванда».

— Ненормальный, — повторил он громко, на всякий случай ни на кого не глядя.

А потому не увидел, что старик наблюдает за ним в окно, хотя трамвай уже отъехал на порядочное расстояние, и улыбается.

* * *

Матильда сидела возле его офиса на ступеньке у наружной двери, ведущей в дом; вид у нее был неважнецкий.

— Неважно выглядишь, — поприветствовал он ее.

— Спасибо, ты тоже. Как лоб?

— В порядке.

— Ты не отвечаешь на звонки.

— Ты звонила? — Он был уверен, что это ксендз Матеуш целых пятнадцать минут почти беспрерывно пытается выйти с ним на связь.

— И не раз. Идем выпьем кофе, нам, видимо, следует поговорить.

— У меня нет времени. Извини.

Она быстро встала.

— Тогда до вечера, встретимся на «венках»[29]

. Хотя не знаю, приду ли я… учитывая сложившуюся ситуацию.

— Послушай, Матильда, я не приду точно. Сегодня вечером я очень занят.

— Не придешь… И что же за срочные дела у тебя в субботу, когда весь Краков будет пускать венки?

— Работа.

Она просто ушла. А Дыдух почувствовал облегчение. Неожиданно он окликнул ее. Сделал даже пару шагов в ее сторону.

— Матильда!

Она остановилась и ждала, не оборачиваясь. Он тоже остановился. Несколько торговцев, как обычно стоящих перед магазинами на улице Тела Господня, глазели на них, рассчитывая на happy end. Солнце вышло из-за тучи, и улицу окатило жаром. Из открытого окна полился легкий, непритязательный мотивчик. Мир благоприятствовал примирению. Женщина медленно обернулась. С улыбкой. И Иосиф Мария вдруг почувствовал, что с души свалился камень. Сделал еще несколько шагов в ее сторону.

— Матильда, ты знала раньше этого Марцьяна?

— Иди ты к черту!

* * *

Поиск возможной линии защиты для главного подозреваемого уже превратился в фарс. Дыдух с горечью сознавал, что загадка разгадана. Независимо от того, были ли действия отца Адама связаны с какой-то тайной организацией, членом которой он состоял, или же носили характер бытового преступления, возможно даже — Дыдуху хотелось бы так думать — вынужденного, сомнений быть не могло: именно он стоял за смертью отца Порембы. Визит лжестоматолога должен был стать алиби на тот случай, если бы врача «скорой помощи» не удалось убедить и он все-таки вызвал полицию. Тогда достаточно было бы подтвердить, что в монастырь проник кто-то чужой, который убил Порембу, а затем ушел и растворился бесследно. Единственная зацепка — это то, что он был загримирован и похож на отца Адама. И уж прежде всего татуировка, свидетельствующая о коварстве и предумышленности. Дыдух разговаривал с отцом Анджеем по телефону, и тот сообщил ему сенсационную новость о визите второго стоматолога, полученную им от брата-санитара. Через пять минут после ухода зубного врача санитару позвонил какой-то человек и сказал, что доктор Пиотрович не вернется ко второму пациенту, так как плохо себя почувствовал, но, к счастью, неподалеку есть другой стоматолог, его приятель, прекрасный врач, согласившийся подменить Пиотровича. И не рассердятся ли преподобные отцы, если они так и сделают? Санитар, со свойственной всем доминиканцам — почти всем, мысленно поправил себя Дыдух, — доверием к словам другого и неслыханной наивностью, ответил, что, мол, нет проблем, и сообщил об этом привратнику.

Дыдух позвонил еще Пиотровичу, у которого изменился голос — он говорил в нос, — разъяснил дантисту, что нос у него единственный, и спросил, знал ли тот о втором пациенте. Пиотрович, держа трубку с осторожностью, на некотором расстоянии от лица, ответил утвердительно, но добавил, что прием был отменен. Отец Адам в конце их короткой беседы сказал — я и ватки-то ему в рот не успел положить, ей-богу, — что Поремба не придет, потому что погружен в размышления над требником. А поскольку отец Болеслав Поремба был известен своими странностями (не далее, как неделю назад он покрасил пол в келье в желтый цвет масляной краской в полной уверенности, что натирает его мастикой, а все обнаружилось, когда он пришел к келарю с просьбой дать ему побольше этой мастики, потому что она быстро загустевает на щетке), то Пиотрович, пожав плечами, отправился восвояси.