Польские трупы

Дыдух второй рукой взял бокал и залпом его выпил. Он с иронией поглядывал на старого прорицателя. Прикосновение руки Марцьяна начинало его раздражать. Он пытался мягко высвободить ладонь. Безуспешно. Рука неприятно нагревалась. Попытался разглядеть глаза ясновидца. Хотел посмотреть в них с угрозой. Безуспешно. За столом повисла тишина. Даже музыка в колонках стихла.

— Не мое дело, — продолжал Марцьян, словно не чувствуя, что Дыдух старается вырвать руку. — Бог дал, Бог взял. Предначертания Господни не подлежат обжалованию. Не мне карать виновных. Не мне их судить. Это превыше моих сил, я страшусь гнева Божьего. Вернись к матери, прижмись к ее юбке. Вспомни, как плакал. Ведь когда осерчавший отец бьет, счастлив тот, кто у матери спасенье найдет. Остается лишь вера, что именно так и должно быть. Вера! Если ты не хочешь уже стеречь овечек, если предпочитаешь бродить по чужим дворам, как бесхозный пес, который подчиняется только инстинкту выживания, то не возвращайся на пастбище Христа, которого ты предал. Держись подальше от этого огня. Ступай в иные края, как ты и задумал вначале, может, тебя другой Бог приютит…

Иосиф Мария с трудом вырвал руку. Ногти старика скользнули по коже, больно царапая ее, оставляя красные борозды.

— Уау! — прошептала Матильда.

— Ну и ну, — с восторгом подхватил приятель.

— Ты на руке это все увидел? — Художник Винцентий силился удержать вертикаль.

Марцьян обернулся в его сторону. Провел пальцами по сползающим на шею густым седым прядям и вынул из нагрудного кармана очки. Надел их и посмотрел на Дыдуха. За толстыми стеклами на миг сверкнули белки, а глаза показались зелеными, как у змеи. Иосиф оцепенел. И тогда старик наклонился к нему, резко оттолкнув Матильду. Воротничок рубашки отогнулся на какую-то долю секунды. Но Дыдух успел заметить. Татуировка — крест в квадрате. Она мелькнула и исчезла. Оставь это дело; запах сивухи ударил прямо в лицо. За очками потемнело.

Старик встал. У двери обернулся еще:

— Я умею и по зубам… если вдруг кому-то понадобится. Бывайте.

Дыдух хотел побежать за ним, но ноги запутались, выстукивая ритм фламенко.

Он с грохотом повалился на пол.

* * *

Дыдух не позвал Матильду к себе, хотя сильно хотелось, особенно после того как старик исчез, а она гладила его под столиком по бедру и шептала что-то успокаивающее. Он кое-как, широко шагая — так легче было сохранить равновесие, — дотащился до дома. А там упал на колени, облокотился на кровать и прочитал молитву. Когда на следующий день он станет воспроизводить подробности этого вечера, воспоминание о молитве заставит его устыдиться, как вид обнаженной монашки. Отче наш, мой единственный Отче. Древний знак креста, строгий крест, заключенный в квадрат, тот самый, что хранит тайну под сводами монастырской галереи, — украден. Я, Иосиф Мария Дыдух, бесхозный пес, частный детектив, специальность — разводы, сообщаю Тебе, что именем Твоим его носят на шее, как на одеянии, нечестивцы. Опасные люди. Старые и тощие. В очках. Точно родимое пятно, помогающее вампирам отыскивать водопой, полный крови. Холодной, как у лягушки.

Дальше Иосиф не помнил. Проснулся он в десять, словно бы от испуга. Сердце бешено выстукивало ритм жизни. Под душем Дыдух попытался призвать на помощь безразличие. Он почти никогда не употреблял алкоголь, поэтому похмелье обходилось с ним вдвойне сурово.

Направляясь в сторону епископского дворца, он размышлял следующим образом: если до сих пор еще могло казаться, что отец Адам, при помощи загримированного двойника, стал пешкой в игре каких-то людей, чьи имена и местонахождение неизвестны, то вчера — когда он столкнулся лицом к лицу с убийцей — сомнения развеялись. Отец Адам — член некой секты, тайного общества либо чего-то в равной мере заговорщицкого, и при содействии сообщников жестоко убил отца Порембу. Дыдух помнил, что крест на шее отца Адама всегда вызывал восхищение у молодых монахов, особенно у семинаристов. Происхождение татуировки, однако, никогда не объяснялось. А теперь Дыдух встречает одинаково помеченных убийц. О Господи, кто же вы? Чего вы хотите?