Польские трупы

Одно Дыдух мог записать с полной уверенностью. Отец Болеслав Поремба был убит. Ему нанес смертельный удар, а возможно, его отравил кто-то, выдававший себя за стоматолога и внешне походивший на отца Адама, или же сам отец Адам. Татуировка, о которой говорил Огородик, как раз и указывала на последнего. Но все-таки кое-что у Дыдуха не состыковывалось. Зачем вызывать другого, подставного врача, зачем его гримировать — предполагая, что этот тип должен будет изображать монаха перед врачом «скорой», — если отец Адам и так был в кабинете, беседовал с Пиотровичем и мог спокойно дождаться Порембу, мог даже велеть ему сесть в кресло и подождать, пока Пиотрович вернется, например, из туалета. Он мог ему тогда всадить исподтишка смертельный укол или, зная слабость отца Порембы, угостить отравленной наливкой. Дыдух поймал себя на том, что рассматривает отца Адама в качестве подозреваемого, а ведь не следует исключать вероятности, что кто-то его намеренно подставляет. И детектив уже принял решение поговорить с отцом Адамом. Только как, если старик не покидает монастыря? Анджей говорил, что он уже совершенно свихнулся. Не только сам постоянно носит под рясой пояс, начиненный гвоздями, который мучительно напоминает о бренности плоти и «всякой вещи», но и сплотил вокруг себя молодых монахов, которые, как и он, считают, что настала пора новой контрреформации. Он встречается с ними в свободное от занятий время, и они шепчутся по углам, а щеки у них пылают, как у филаретов[24]. Анджей слыхал также, что они собираются ночью в том романском зале — знаешь, — том, наводящем страх. Ну, в том, который так любят журналисты, потому что он соответствует их ужасному представлению о монастырской жизни, полной тайн. В этом смысле у отца Адама был мотив. Руководство Порембы, в случае его победы на выборах, обеспечило бы либеральный, открытый курс. Как знать, может быть, в монастыре произошла бы революция?

Вспомнился разговор с Порембой. По сути, проповедь, которую Дыдух услышал, когда пожаловался на свою беспомощность в общении с «нашими миряшками». Что же мне делать, отец, спросил Иосиф Мария, приходит женщина, избитая мужем, который — на трезвую голову — колотит ее, а потом, окровавленную, насилует? И она снова беременеет, уже шестым ребенком, которого нечем будет кормить, который будет ненавистен матери так же, как остальные дети? А от мужа она уходить не хочет, ведь что Бог соединил… Я же не могу ей рекомендовать противозачаточные средства, правда? Как священник я не имею права.

И Поремба ему ответил. Учись талмудическому разумению. Рассуждай, как наши старшие братья по вере. Если не можешь и не хочешь рекомендовать контрацепцию, посоветуй гормональную терапию, обычное лечение с применением противозачаточных средств. Пусть бедняжка чувствует себя защищенной как на земле, так и на небе. Но и ты не думай об этом в категориях греха, а если не сможешь с этим смириться, приди и исповедуйся. Покаяние не будет тяжелым.

Вот и достаточно веский мотив для фанатичного отца Адама. Крестоносцы всегда были освобождены от соблюдения седьмой заповеди.

Мобильник запрыгал на письменном столе. Дыдух поднес трубку к уху, и она заговорила голосом ксендза Матеуша, секретаря архиепископа, с гулким отзвуком, будто бы тот звонил с неба или из огромной, темной залы, в которой пляшет злорадное эхо, или из туалета.

— Сегодня в девять там же, где в прошлый раз.

И что же он должен сказать? Что подозревает отца Адама, хотя это и соответствует тому, на что его пытаются навести? Дыдух страстно зачитывался детективными романами и знал, что главный подозреваемый редко оказывается преступником. Правда, его приятель полицейский уверял, что в жизни бывает ровно наоборот. Надо в конце концов выработать какую-то линию дознания по этому делу. Дыдух поразмышлял, какая будет наиболее приемлемой для его клиента, и пришел к выводу, что та, которую подсказывает жизненный, а не литературный опыт. Перед выходом он еще позвонил Анджею прямо в келью и попросил об одной услуге. Как ни странно, тот сразу же согласился.

* * *

— Не могу пока говорить об этом с полной уверенностью, впрочем, не знаю, смогу ли когда-либо вообще, поскольку наложенные ограничения не позволяют мне собирать сведения из первоисточника, но в данный момент я вынужден признать, что все следы ведут к отцу Адаму и что он убил отца Болеслава — сам или, что более вероятно, с помощью кого-то извне — и ловко замел следы.

Ксендз Матеуш в сером пиджаке и колоратке[25] стоял, прислонившись к памятнику Бой-Желенскому[26] на Плантах, явно в превосходном настроении, и ковырял пальцем в носу. Отличная получилась бы фотка, подумал Дыдух.

— Ты должен это доказать, сын мой, любой ценой.

— Ничего я не должен.

Ксендз Матеуш отлип от памятника и присел на скамейку рядом с Дыдухом.

Наклонился к нему и прошипел: