Польские трупы

Они помолчали, как пристало доминиканцам. Дружба с Анджеем была одной из главных ценностей, какие Иосиф Мария Дыдух вынес из монастыря. Быстро, ибо еще во время новициата[23], когда до пострига оставались две недели, они почувствовали душевную близость. Позже, в период послушничества, в монастыре Пресвятой Девы Марии Царицы Розария в Познани и потом, когда несколько лет изучали теологию и философию в Варшаве, а затем в Кракове, монахи делили общую келью. Собственно говоря, они делились всем, за исключением тела, хотя о них и поговаривали разное. Впоследствии Анджей уехал в Рим для продолжения учебы, а Иосиф, защитив кандидатскую по психологии в Ягеллонском университете, начал работать в доминиканской семейной консультации. Анджей вернулся, когда Дыдух покинул орден. Тем не менее они время от времени встречались, а дружба их сохранилась.

— Отец Поремба умер?

— Откуда ты знаешь? — Анджей настороженно поглядел на него.

— Есть еще пара знакомых в конвенте. Это тайна?

— Да нет, но ты же знаешь принцип монастырских public relation: помалкивать.

— И поэтому я тебя не расспрашиваю. Как он умер?

— Инфаркт. Умер у стоматолога на руках.

— Так, может быть, стоматолог в слишком резкой форме попытался от него чего-то добиться, знаешь ведь, у них там имеются всякие инструменты.

Отец Анджей посмотрел на Иосифа с укоризной.

— Ну ладно, извини. А кто теперь лечит зубы?

— Какой-то доктор Пиотрович, я его не знаю.

— Я тоже. — Легкость, с какой он лгал другу, привела Дыдуха в изумление. — Дурацкая смерть.

Анджей долго изучал Дыдуха взглядом. Наконец медленно заговорил:

— Ну, не знаю. Скорее, хорошая. Смерть мученика. В стоматологическом кресле…

Дыдух думал, что ослышался, но улыбка, заигравшая на губах приятеля, рассеяла сомнения. Анджей был такой же, как прежде. Непредсказуемый. Оба прыснули.

— А что говорят семинаристы? Поремба ведь был преподавателем.

— Преимущественно молчат, как у студентов водится. Сейчас траур, и они редко выходят за пределы монастыря или же сидят в зале капитула возле гроба и молятся.

— Да, но ведь кое о чем поговаривают?

Анджей, казалось, удивился.

— А о чем они должны поговаривать? Умер. Отошел к Господу. Почему ты расспрашиваешь?

— Да так. Просто иногда хотелось бы еще пожить той жизнью. — Дыдух чувствовал себя мерзопакостно.

— Перестань. Я-то знаю, что ты сразу бы возбудил следствие — так у вас, кажется, говорится?

— В полиции говорят: завести дело. Следствие — это больше в литературе. Как знать? Возможно, и завел бы.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Поремба баллотировался в настоятели.

— Ну, ну. Неплохо. И что? Его убрала враждебная фракция?

— Его точно убил не стоматолог, потому что того в ту минуту там не было.

— Ты действительно ведешь следствие… Огорчу тебя, стоматолог там был.

— Откуда ты знаешь?

— Я разминулся с ним на выходе. Как обычно отправился пить кофе, когда брат-привратник провожал его в кабинет. Я подумал, это какой-нибудь гость, но привратник сказал — зубной врач.

— Во сколько?

— Без нескольких минут четыре.

— Как он выглядел?

— Ужасно. Потому я про него и спросил. Худющий, прямо-таки прозрачный, как нынешнее молоко, в длинном пальто, несмотря на жару, и в неестественно толстых очках, как у отца Адама, ты помнишь отца Адама?

* * *