Польские трупы

Иосиф Мария Дыдух давно не применял силу. Любые агрессивные выпады воспринимал с крайним изумлением, всегда поражаясь, что у людей возникает желание решать проблемы подобным образом. Сейчас, однако, он среагировал рефлекторно. Резко приблизился к Пиотровичу (прибегнув к психотерапевтическому методу: тебя тянут — толкай, тебя толкают — тяни), позволив ему упереться спиной в стену, и не очень сильно, скорее так, для острастки, боднул стоматолога лбом в нос. Оба охнули. Шишку засаднило, как открытую рану. Пиотрович осел бы вниз по стене, как и положено по канонам этого типа единоборств, если бы Дыдух не придержал дантиста, зажав ладонями, будто тисками, его шею.

— Не распускай руки, парень, — выдохнул он прямо в выпученные глаза стоматолога. И засмеялся над своей, отнюдь не самой уместной, фразой. — Чего ты там хотел сказать?

Пиотрович, до смерти перепуганный, издал булькающий звук. По губам, в рот и на подбородок у него из носа текла красная струйка. Дыдух ослабил хватку.

— Я не знаю, не знаю, не знаю… почему отец Адам меня вызвал, зубы у него того. В общем о’кей. Мы с ним немного поболтали, и я ушел.

— Сколько времени?

— Не знаю, в своем кабинете… в моем кабинете… ну, здесь, я был в четыре.

Дыдух отпустил врача и поправил галстук. Он пришел в себя, хотя ноги, отвыкшие от больших доз адреналина, слегка дрожали.

— Извините. Я не нарочно. Ответная реакция на опасность. Не говорите, пожалуйста, никому о нашей встрече. А то и вам может понадобиться стоматолог.

Он опять засмеялся. Иосиф Мария Дыдух страдал этим недостатком, боролся с ним — не без того, — но безрезультатно: он смеялся над собственными шутками. И почти всегда один. Сейчас этим циничным смехом он пытался скрыть смущение. Чувствуя себя подонком.

* * *

Матильда появилась на открытой веранде «Молочной» с приятелем и небезызвестной Дыдуху подружкой Магдой, опоздав на полчаса. Чмокнула Иосифа в щеку, прощебетала какую-то глупость относительно темного костюма в такую жару, бросила выразительный взгляд своим спутникам и отправилась заказывать пиво. Приятель последовал за ней.

— Вы давно уже встречаетесь? — спросила Магда, близко наклонившись к Дыдуху, как только они остались одни. Она навалилась полной грудью ему на плечо и смотрела в упор в глаза, пожирая его плотоядным взглядом конской мухи.

— Месяца три.

— Вот именно, и ты не собираешься ничего, ну это самое, знаешь…

— Что?

— Так ведь женщина молодая, организм требует, ты что, не понимаешь, святошка-красавчик?

— Ты имеешь в виду секс?

— Да уж. — Отодвигаясь, она кольнула ресницами его щеку. — Умеешь ответить.

— До свадьбы не собираюсь. Насколько мне известно, Матильда относится к этому серьезно.

— Отбиваешь у меня жениха. — Матильда поставила кружку перед подругой.

Обе натужно захихикали.

— Ты не пьешь? — спросил приятель, кивнув на стоящую перед Дыдухом пустую чашку от кофе.

— Он не пьет, не курит, не ест мяса, умерщвляет плоть, игнорирует телесные наслаждения, встает в шесть, бегает и делает зарядку каждое утро, не прибегает к насилию, ходит только в костюме, — скороговоркой выпалила Матильда. — Вот такой мой Иося, дорогая Марыська. Самодостаточный оригинал и антикварный экземпляр. Откуда у тебя синяк на лбу, милый?

— Матильда говорила, что ты был монахом и священником. Как ты относишься к обету безбрачия? — завел разговор приятель. Ему явно нравилось подтрунивать над Иосифом Марией Дыдухом.

— В конвенте у нас было принято говорить, — Дыдух медленно подбирал слова, — что мы ни за целибат, ни за его отмену. Хорошо так, как есть.

И громко засмеялся. Один.

* * *

Пан Юзек сказал, что снова все разглядывают его машину. Представляете, у них прямо-таки глаза лезут на лоб, просто из орбит выходят, вон туда… — чиркнул он палочкой по песку. Пан Юзек присматривает за машинами на охраняемой стоянке. Дыдух садится в автомобиль и растворяется в темноте за тонированными стеклами. Медленно трогается. Двигатель его «субару импрезы» в двести пятьдесят лошадиных сил тихо урчит. Из восьми колонок льется «Miserere»[21] в какой-то странной аранжировке. Двигаясь в сторону Новой Гуты, в больницу Рыдыгера, он собирает все факты воедино.

Стоматолог был вызван к отцу Адаму. У того якобы болел зуб. Но ничего не болело, они немного поболтали, и Пиотрович — зачем я его ударил? — ушел. Если в четыре он уже был в своем кабинете, значит, ушел по крайней мере на четверть часа раньше. Отец Поремба был записан к нему на шестнадцать. Кто его принял? Убийца? Какую роль сыграл отец Адам? Вызвал ли он стоматолога затем, чтобы заманить Порембу в кабинет? Или они договорились, что будут приняты в такой очередности, но потом отец Адам попрощался с врачом, а сам дождался Порембу? Так размышлял Дыдух, плавно катя в автомобиле, а когда эта тема ему наскучила, решил разобраться в себе: почему он не умеет радоваться жизни.