Польские трупы

А что, если Поремба просто умер? Взял да и умер, потому что был уже стар. Искать убийцу в монастыре — абсурд. Что это тебе взбрело на ум, Вильгельм Баскервильский[19]? А может, правы те, кто говорил, что ты ушел из ордена, поскольку всегда хотел быть детективом? Поскольку для тебя всё было не таким, каким казалось, за всем скрывались злоба, ненависть, гордыня? И ты их видел, видел проницательным взором вечно сосредоточенного на своих мыслях очкарика? Ты замечал все зло мира под маской ханжеской отрешенности и святости. Ты слушал сладкую ложь, которой дышала доминиканская silentium[20], и знал, что всё это обман. Как и тогда, когда отец Адам постучал в твою келью и, услышав ave, вошел, молча встал на колени, чтобы исповедаться, оставив открытой дверь, а говоря те вещи, не сводил с тебя взгляда безумца, и ты потом не мог уснуть всю ночь? Так же, как сейчас?

Дыдух прикрыл глаза.

Он не сразу заметил, как сзади бесшумно приблизились две фигуры в капюшонах. Лица в тени. Вокруг так тихо, что слышно их хриплое дыхание. Даже Казимеж уже погрузился в сон. Один из монахов набрасывает сыщику на шею четки. Стягивает. На затылке — дыхание сатаны и горячий язык. Иосиф Мария Дыдух вскакивает и дергает за удавку на шее. Пуговица от рубашки вылетает в приоткрытое мансардное окно. Он ударяется головой о покатый потолок. Упав, с пола видит рассвет за окном. Рука скользит по пестрому галстуку, как по четкам. Раздается звон колоколов на базилике Тела Господня. Монахи исчезают. Он судорожно глотает воздух. Шея мокрая, обслюнявленная потом. После шестого удара наступает тишина.

Он еле дотащился до душа, открыл воду, смыл сон. Насвистывая, ощупывал шишку на лбу. Рубашку снял только тогда, когда она совсем намокла.

* * *

О докторе Пиотровиче, стоматологе, удалось кое-что узнать до того, как в десять утра Дыдух вошел к нему в кабинет и сел в кресло. Врач лечил монахов уже несколько лет. Его вызывали по телефону, если кому-то из братьев требовалась помощь.

— Откройте, пожалуйста, рот. — Пиотрович наклонился к нему, заслонив лицо, словно в боксерской защитной стойке, латексными перчатками. — Что болит?

— Ничего не болит, доктор, с зубами у меня все в порядке.

Стоматолог, удивившись, присел на высокий стул рядом с креслом и посмотрел на него с любопытством.

— Тогда… чем могу быть полезен?

— Меня зовут Антоний Напирала, и по просьбе настоятеля монастыря отцов-доминиканцев я хотел бы с вами перекинуться несколькими словами.

— Антоний Напирала… да. А в чем дело? Я занят.

— Я заплачу за прием.

— В чем дело?

— Позавчера вы лечили монаха в монастыре, правда? — Дыдух поудобнее пристроил голову, не сводя глаз с латексных перчаток врача.

— Меня вызвали к пациенту с острой болью.

— Вы сняли боль?

— Не понимаю. Вы все найдете в медицинской карте.

— Но, может быть, вы сняли боль каким-нибудь нетрадиционным способом?

— О чем это вы?

— Как о чем? Пациент умирает у вас в кресле, а вы даже не помните?

— Пациент умирает? Что вы мне тут, черт побери, рассказываете?!

— Черт здесь, пожалуй, не имеет отношения к делу. Как он умер? Сидел в кресле так же, как я… и…

— Вы просто ненормальный! Кто, к лешему, умер? Кто вы такой?

— Я это я. А вот вы не оберетесь проблем: оставляете труп в кресле и уходите не попрощавшись.

Пиотрович выглядел не ахти как. Побагровевший и трясущийся. А Дыдух ждал. Работа психолога в семейной консультации, которой он занимался у доминиканцев, научила его терпению. Врач встал и медленно подошел к письменному столу. Снял телефонную трубку. Набрал какой-то номер, нажав на одну кнопку. И наконец заговорил:

— Санитар? Это Пиотрович. Слава Иисусу Христу. После моего последнего визита отец Адам почувствовал себя плохо… что-нибудь случилось?

Слушал. Потом поблагодарил и положил трубку.

— С отцом Адамом все в порядке. А вы убирайтесь отсюда. Или я позвоню в полицию. Что за неуместные шутки! К едреной фене!

Прозвучало вполне искренне. Кроме того, вид лица Дыдуха, похоже, успокоил врача. Детектив сидел с открытым ртом, бледный, как всякий пациент в стоматологическом кресле. Он пропустил мимо ушей ругательство, которое в иных обстоятельствах заставило бы его неодобрительно поморщиться. Так, значит, Пиотрович приходил к отцу Адаму, не к Порембе!

— Ты не слышал? А ну вали отсюда!

Дыдух потер шишку на лбу. Встал, одернул пиджак.

Направился к двери.

— И вот еще что! — заорал врач и, схватив латексной ладонью сыщика за плечо, грубо развернул к себе.