Польский бунт

Он крепко обнял Огинского, назвав его дорогим собратом, подробно расспросил обо всём, что происходит в Литве, погрустнел, услышав, верно, привычную просьбу.

– Нет, ни людей, ни пушек дать сейчас не могу. Австрийцы взяли Сандомир, пруссаки и москали идут к Варшаве. Но что за беда, когда в моей родной Литве есть такие молодые патриоты, как ты, гражданин Огинский! Не в пушках наша сила, не в ружьях – надо будет, с косами и цепами, с голыми руками пойдем на врага, зубами будем грызть его глотку! Ведь мы не наемники, не захватчики – мы в своей стране, на родной земле, так неужели ж родную мать свою, Отчизну, защитить не сумеем!

Костюшко говорил увлеченно, слова лились, точно сами собой, и Михал почувствовал, как и ему передается воодушевление собеседника. Все тревоги и опасения, которым он предавался по пути сюда, сжались в серый пыльный комок, который легко задвинуть ногой под кровать и забыть о нем. Огинский понял, почему люди шли за этим человеком. Как не хватало его веры, его обаяния и красноречия Вельгурскому, который то и дело сбивался на немецкий!

Ясинский, впрочем, тоже умел хорошо говорить… Но Начальник отстранил его от командования, заменил Вельгурским… Тщательно подбирая слова, Огинский завел осторожную речь о том, что заслуженные герои и патриоты, готовые пролить за Отчизну свою кровь до последней капли, порой уже столько пролили этой самой крови, что не в силах поднять меч и пойти в атаку. Костюшко понял, куда он клонит, и справился о здоровье генерала Вельгурского. Обрадовавшись, Михал рассказал о том, как мучается генерал от старой раны в голову, полученной еще в Сербии, под Шабацем, в 1788 году: правый глаз ничего не видит и нестерпимо болит, нельзя ни депеши читать, ни карту изучать, ни отдавать приказы. К тому же у Вельгурского недавно умерла жена, оставив ему трех малых детей – двух сыновей и дочь… Огинский осекся, вспомнив, что Костюшко никогда не был женат, храня верность своей несчастной юношеской любви…

– Понимаю, – произнес тот серьезно, – но кем я его заменю? Сапега слишком молод и неопытен, да и семья его отнюдь не состоит из патриотов; Юстас Сангушко – герой, но был на русской службе, за ним не пойдут; Мокроновский мне нужен здесь. Кстати, он недавно женился, но с радостью сбежал на войну!

Костюшко рассмеялся, и Огинский тоже улыбнулся шутке. Но Начальник снова заговорил о важном:

– Нет для нас сейчас ничего дороже Отчизны – ни родичи, ни друзья, ни имения, ни сама жизнь наша ничто в сравнении с нею, а еще вольностью, единством и независимостью. За них положим свои животы, за них будем драться до последнего! Но это нам, старикам, умирать, а вам, молодым – принимать у нас знамя Речи Посполитой и нести его вперед, чтобы выгнать врага из ее пределов и восстановить ее в прежних границах! Успех же зависит от стойкости и подъема на борьбу всех жителей нашей страны, будем едины – будем непобедимы! Не печалься, что не имеешь достаточно военного опыта, опыт – дело наживное. И не беда, если побьют тебя – за одного битого двух небитых дают, да и то не берут, как русские говорят. План твой – врываться в русские пределы – очень хорош! Не давать им покою, чтоб не чувствовали они себя хозяевами на нашей земле! Более того, хорошо бы учинить диверсию в Динабург, в Курляндии: раз они у нас хозяйничают, то и мы у них станем! Большого обоза с собой не бери, скрытность и быстрота – вот твои главные товарищи! И главное – народ пробудить, ободрить, чтоб загорелось в нем сердце! Варшаву отстоим – оттолкнемся от нее, как Антей от матери сырой земли, и дальше пойдем, не остановимся!

Обратно в Воронов Огинский летел, как на крыльях.

* * *