Польский бунт

Передки орудий пришлось бросить в переулке и везти пушки за хобот лафета. Лошадь Тучкова была ранена – уже третья за сегодняшний день, он шел пешком. На улице валялись сбитые с голов черные каски, брошенные ружья, мертвые тела, которые никак нельзя было забрать с собой, но приходилось объезжать. Единорог отступил благополучно, а под пушкой сломался отвозной крюк. Отдать ее неприятелю было против правил. Прижавшись спиной к каменному дому, Тучков лихорадочно соображал, как спасти орудие. В висках стучало, к горлу подступала тошнота. Уже два часа пополудни, а у него с утра маковой росинки во рту не было. Сергей Алексеевич снял каску и вытер платком мокрые от пота лоб, волосы и шею, облизал языком пересохшие, соленые губы. Рядом тяжело дышал бомбардир; Тучков смотрел, как он рвет рукой крючки тесного ворота, и тут его озарило.

– Снимай портупею! – велел он солдату, приказав двум другим сделать то же.

Во время памятного апрельского отступления не хватало хомутов, и Тучков скатал их из солдатских шинелей, перетянув ремнями. Теперь он сделал из нескольких лосиных портупей большое кольцо, продел его в дыру в подушке хобота, куда вкладывается стержень передка, укрепил в нем кусок крепкого дерева – вот и крюк. Оставалось только зацепить им орудие, оставшееся посреди улицы, и вытащить лошадьми. Кто это сделает? Вызвался бомбардир, первым снявший портупею; его убили, как только он добежал до пушки. Двое других легли рядом. Охотников больше не находилось, положение становилось отчаянным.

– Ура-а-а! – Звонкий крик рикошетил эхом от каменных стен узкой улицы. – Ворота отбиты, пойдем занимать город!

Мимо ошеломленного Тучкова пробежал капитан Гедеонов; за ним топала сапогами рота Козловского пехотного полка.

– Что вы намерены делать с одной ротой? – крикнул ему в спину Тучков.

– Возьмите прочь эту пушку, мешает! – велел Гедеонов своим солдатам, не обратив внимания на его слова.

Солдаты ухватились за коней и вывезли пушку в переулок; там Тучков укрепил наконец свое кольцо. Он сам не помнил, как вышел из предместья. Всё тело болело, ноги словно налились свинцом, во рту пересохло. На той самой высоте, которую он безуспешно пытался занять сегодня утром, виднелась знакомая фигура генерала Кнорринга. Его адъютант уже скакал вниз; Тучков сделал несколько шагов в его сторону – и у него подкосились ноги. Адъютант подвел к нему лошадь, помог сесть в седло.

Доложив о том, что приказ выполнен – ворота отбиты, Тучков не удержался и пожаловался на полковника Миллера: если бы не Гедеонов… И тотчас подумал: если бы не Гедеонов, он не находился бы сейчас здесь, а, скорее всего, лежал бы там, на мостовой, уставив в небо невидящие глаза. И еще неизвестно, жив ли до сих пор бравый капитан…

– Что же телать? – казенным голосом отозвался Кнорринг. – Фы исполнили свой толг, поп-перегите здорофье для других случ-чаев.

Из города долетали далекие звуки выстрелов, но здесь, за городской чертой, слышался только птичий щебет, пахло не порохом, а нагретой травой. К Тучкову подошел Ланской, взял за руку, заглянул в глаза: «Пойдем и отдохнем, любезный друг». Сергей Алексеевич пошел за ним в лощину; они сели прямо на траву, денщик подал водки и по куску хлеба закусить. Тучков хотел пить; ему поднесли большой стакан, который он осушил в три глотка, не сразу сообразив, что это вино. Его разморило, и он заснул тут же, где сидел.

Разбудил его конский топот. Мимо пролетели гусары и в один момент скрылись из глаз; рядом стоял гусар из артиллерийской роты Тучкова, держа в поводу двух лошадей. Он пояснил, что все генералы уехали, никого не осталось, а это был арьергард наших войск. Морщась от боли, капитан взгромоздился на лошадь и поскакал догонять свою роту.

Лагерь теперь поставили несколько далее прежнего; когда Тучков до него добрался, его палатка была уже готова, чему он несказанно обрадовался. Его спаситель Гедеонов был жив, но получил нагоняй за проявленное своеволие: зачем атаковал неприятеля без приказа? Более никаких причин для радости не нашлось: ретраншемент пришлось оставить, и поляки заняли его снова; весь успех двухдневных боев заключался в восьми полевых орудиях, захваченных вчера. Все жертвы дня сегодняшнего оказались напрасны, и на награды рассчитывать не приходится: подвигом считается лишь то, что приводит к победе.

* * *