Польский бунт

В Литву он поехал… Костюшко же не поляк, он литвин. Так и пишет в своих универсалах, предназначенных для распространения в Литве: братья! А он, Зайончек, из польского шляхетского рода герба Свинка! И родился в Каменце, в Малой Польше!

При воспоминании о малой родине мысли в кудрявой голове генерала смешались и побежали в другую сторону.

Он не был в Каменце в 1779 году, когда туда прибыла, проездом из Константинополя, греческая куртизанка София Глявоне, содержанка камергера Боскампа-Лясопольского. Сын коменданта Юзеф Витт в нее влюбился и женился без родительского благословения, тайком. Вот уж обрадовались местные болтуны и кумушки! Есть о чем посудачить, кому кости перемыть. Но это еще что. Супруги отправились в Варшаву. В марте 1781 года Софию представили Святославу Августу, а в ноябре король лично явился в Каменец, чтобы поздравить старика Витта с рождением внука, появившегося на свет в Париже! Вся Европа лежит у ног этой… дамы, которой спешно придумывают царскую родословную. По возвращении из европейского турне ее муж уже не майор, а генерал. Вот как добываются чины при королях! София приглянулась князю Потемкину, правой руке императрицы Екатерины; чтобы сделать ему приятное, австрийский император пожаловал Витту титул графа Священной Римской империи. Во время осады Очакова новоиспеченная графиня живет в военном лагере светлейшего, а ее муж – снова генерал, но уже русской армии и комендант не Каменца, а Херсона. Потом Потемкин умер, но София нашла себе нового покровителя – Станислава Щенсного Потоцкого. Супруг польки из рода Мнишек, родившей ему одиннадцать детей, спутался с константинопольской курвой, изменив и жене, и родине! Смерть изменникам!

На щеках Зайончека сиял хмельной румянец, глаза были в красных прожилках, но душа требовала еще вина. Завидев корчму, стоявшую у Королевской дороги, он спешился и привязал поводья коня к кольцу, вделанному в стену. Сопровождавший его полковник Крапинский со вздохом пошел за ним.

В корчме было людно, шумно, душно и смрадно. Офицеры не сразу нашли свободное место за липким столом.

– Жид! Вина! – крикнул Зайончек. – Рейнского!

Когда на столе появился кувшин и две кружки, генерал встал и гаркнул:

– Виват, Домбровский!

– Виват! – грохнуло вокруг.

Надо было идти в Великую Польшу на помощь Домбровскому и Мадалинскому. Очистить ее всю, вернуть Гданьск, Торунь, Ченстохову. Русские ушли в Литву – скатертью дорога! Лишить их союзника – глядишь, по-иному запоют! Австрийцы в драку не полезут, они мастера загребать жар чужими руками. Чем пятиться задом, отступая из Литвы, лучше бы хватать зубами за пятки убегающего врага! Так нет же…

Зайончек перегнулся через стол к Крапинскому, дыша перегаром.

– Что ты скажешь про нашего Начальника? – спросил заплетающимся языком. – Как беспомощны все его распоряжения! Что он валандается с королем и его роднёй? Со всеми этими изменниками?

Крапинский беспокойно озирался, опасаясь, что генерала услышат, а Зайончек еще возвысил голос:

– Мы не остановимся, пока их всех не перебьем! – и стукнул кружкой по столу. – Да здравствует Конституция!

Стены корчмы содрогнулись от дружного крика.

* * *

Террор!

Только террором можно остановить полосу поражений. Страх перед неотвратимым наказанием за трусость поможет преодолеть страх быть убитым в бою. Победа или смерть! Только так выигрываются сражения и делаются революции! Пока поляки и литвины не привыкнут к победам, к ним следует применять методы устрашения. За мужество – награда, за трусость – смерть. И только так.

Читая повинное письмо Сераковского, Костюшко окончательно утвердился в этой мысли. Повинное письмо! Нет, не Сераковский виновен в поражении! И не погибшие в бою офицеры, которых он перечисляет там поименно, – изрубленные, израненные картечью, но не покинувшие поле боя! Вот он пишет: «Я отдал приказ подпоручику Сулковскому вернуться за пушками и вести с них огонь. Только один выстрел отпугнул всю неприятельскую кавалерию, а полк конной гвардии сомкнулся, окромя некоторых, кои позорно покинули поле чести и понесли в своих сердцах страх и тревогу». Вот они, истинные виновники! И пощады им не будет!

Здесь, в Литве, и даже в Варшаве распускают слухи, будто русские непобедимы. Бредни! Нонсенс! Он сам разбил их при Рацлавицах – разве об этом уже забыли? За что сражается русский солдат – за свободу, за независимость своей Отчизны? Вовсе нет! Когда он идет в бой среди лесов и болот, он не рассчитывает даже поживиться за счет неприятеля, взяв какой-нибудь город «на царя». Но он привык повиноваться своим командирам, потому что знает: за малейшую провинность его сурово накажут. Страх наказания гонит его вперед, на пули и штыки, а радость от того, что он остался жив, усиливает упоение победой. Солдат – такое же ремесло, как и все прочие; дело мастера боится, а прежде чем стать мастером, ученику приходится сносить множество побоев. Но стоит ему поверить, что он может побеждать, как его уже не остановить. Так почему же поляки не верят, что они на это способны? Где она – польская гордость?