Польский бунт

– Ну да, конечно! В клубе Понятовского, Вельгурского, Мокроновского, Бышевского, предателя Понинского! – Ясинского прорвало. – Как вы не понимаете, что быть шляхтичем сегодня уже не почетно, а позорно! Быть шляхтичем, чтобы тебя мешали с теми, кто прячется по хатам землеробов, лишь бы не идти в Посполитое рушение и не платить, а когда на них падает жребий рекрутчины, так они вспоминают, что они шляхта! Не замай! Благородство должно быть внутри человека, где бы он ни родился, а не в потертом, нелепом гербе! Не случайно французские аристократы – настоящие аристократы, аристократы духа – отказались от дворянской частицы «де»! Те, кто держится за эту частицу, сейчас ведут жизнь содержанок в Петербурге, под крылом у двуглавого орла!

– Якуб! – Огинский сел, прислонив чубук к стенке кушетки. – Ну нельзя же, в самом деле, обвинять во всех грехах целое сословие! Во всяком сословии найдутся люди достойные, а если кто-либо совершил преступление и заслуживает наказания, его следует предать справедливому суду, кем бы он ни был!

Ясинский понурился, его боевой запал внезапно иссяк. Слезы подступали к глазам, и он несколько раз моргнул, чтобы прогнать их.

– Михал, поедемте в Париж, – сдавленным голосом сказал он. – Здесь остались одни предатели и трусы, нам нечего с ними делать.

– Зачем же так далеко? – возразил Огинский, желая обратить всё в шутку. – Это долго и утомительно. Не стоит отправлять себя в изгнание из-за нескольких недостойных соотечественников. Не лучше ли взять в руки оружие и…

– Вы правы! – Ясинский резко вскочил на ноги; его качнуло в сторону, он ухватился за край каминной полки. – Я последую вашему совету.

Поставив бокал с недопитым вином, он молча вышел из комнаты мимо растерявшегося Огинского и, досадуя на себя за плохо слушающиеся ноги, спустился по лестнице. На улице его обдало резким, холодным ветром, и винные пары моментально улетучились. Якуб двинулся вперед твердым, широким шагом.

Огинский задумался. Какая-то тревожная мысль точила его, не давая покоя. Ясинский чего-то не договаривает. Вернее, в чем-то проговорился, но не до конца. Эх, надо было удержать его и расспросить получше. Но всё же и того, что ему известно, достаточно, чтобы… граф Михал велел подать ему мундир и поехал к новому главнокомандующему.

…Если бы месяц назад Томашу Вавжецкому, выводившему свои отряды из окружения в Литве, чтобы пробиваться к Варшаве, сказали, что он станет генералиссимусом, он бы только посмеялся над этой неуместной шуткой. Но вот обстоятельства круто изменились, его друг Тадеуш Костюшко, произведший его в генерал-лейтенанты, в плену, и все уговаривают Вавжецкого занять место Костюшки, несмотря на полное отсутствие у него военных навыков и таланта. В своё время так же уговаривали Тадеуша – никто не хотел выходить вперед и вести за собой людей по узкому мосту через пропасть. Теперь же всем было ясно, что мост вот-вот надломится. Кто же захочет идти по нему дальше, когда есть возможность выбраться…

Наивысшая национальная рада назначила Вавжецкого главнокомандующим через два дня после несчастного дела при Мацеёвицах; генералы тотчас сообщили об этом в своих дивизиях, армия поклялась в верности новому Начальнику. А тот еще противился, не поддаваясь уговорам. Прошло еще четыре дня, прежде чем Вавжецкий принес присягу, а потом он еще неделю осваивался с новой ролью. Наконец, «Правительственная газета» опубликовала воззвание Вавжецкого к народу, в котором он призывал армию отомстить за Костюшко, а население – пожертвовать всем ради избавления от вражеского гнета, признавая, что уповать они могут только на Бога.

При виде Огинского Вавжецкий приветливо улыбнулся и вышел ему навстречу: земляки должны держаться вместе. Граф Михал изложил ему свои опасения в самых сдержанных выражениях, чтобы не выглядеть паникёром: его предупредили достойные доверия люди, что партия якобинцев готовит бунт с целью низвержения короля и истребления всех приближенных ко двору. Последствия подобного кровопролития были бы губительны для Варшавы и для Польши, его необходимо предотвратить. С другой стороны, как ни прискорбно, становится очевидно, что Варшаве вряд ли выстоять под напором наступающих войск неприятеля, а попасть в плен к русским для Огинского равнозначно путешествию в Сибирь, ведь после Динабурга за его голову назначена награда. Исходя из всего вышеизложенного, он предлагает главнокомандующему послать его с поручением к какому-либо войску, верному королю и ныне сражающемуся с пруссаками, чтобы… Воспользовавшись мимолетной заминкой, Вавжецкий остановил его: он всё понял. Сев за стол, он написал записку к генералу Ромуальду Гедройцу, стоявшему лагерем в двадцати верстах к югу от Варшавы; туда же должен был подойти Ян Генрик Домбровский с шестью тысячами солдат, срочно отозванный из Великой Польши.