Польский рассказ

— Как правило, не летают. Только иногда, в исключительных обстоятельствах. Некоторые…

Я как-то не заметил, когда он ушел.

Перевод В. Хорева.

Ян Парандовский СЕНТЯБРЬСКАЯ НОЧЬ

Все уже улеглись, дюжина человек в маленькой комнатушке. Хозяйка, видя, что ей не пройти между людьми, лежащими на соломе прямо на полу, крикнула с порога, чтобы потушили лампу. Чья-то рука протянулась к коптящему фитилю, но в этот момент застучали в ставни. И сразу же в сенях поднялась суматоха. Несколько голосов что-то спрашивали, отвечали, перебивая друг друга. Один из этих голосов, скрипучий, должно быть — старосты, был слышен лучше других. Все мужчины должны покинуть дом, так как немцы могут быть здесь уже на рассвете.

Я был одет, взял только пальто и шляпу. Простился с женой и детьми. Когда у порога я обернулся еще раз, то увидел, как у жены выпали из рук оставленные мною деньги.

Я вышел в звездную ночь. Кто-то в темноте объяснял, как идти: тропинкой налево, потом через мостик и по шоссе. Через минуту я уже ничего не помнил, спросить было не у кого, я остался один. Один или вместе с кем-то — какое это могло иметь значение? Одиночество в те дни не казалось ни странным, ни опасным: мы бродили по нашей земле, как по собственной усадьбе. Вместо одного на моем пути оказалось два мостика, а шоссе я увидел лишь на рассвете.

По шоссе мчались автомобили, набитые до отказа людьми и багажом. Несколько раз я останавливался и поднимал руку, надеясь, что, может, кто-нибудь остановится. Потом устыдился этого жеста и, чтобы снова не поддаться искушению, сошел на межу, подальше от дороги. Тут мне встретился товарищ, которого я потерял в темноте, как только мы вышли из дому. У него болела натруженная нога. Он боялся самолетов.

— Счастье, что жены наши и дети вне опасности.

Мы стали говорить о судьбе наших близких, о разлуке с ними.

Появился самолет, покружил над шоссе, сбросил несколько бомб; ему ответили пулеметные очереди. На меже нашей, посреди ржаного поля, было спокойно. Вскоре мы вышли к лесу. На опушке, опираясь на топор с длинным топорищем, стояла девушка: она высматривала шпионов. От нее мы узнали, что самое позднее через час будем в Суховоле. Стоя в тени берез в намокшем от росы платье, она не принимала в расчет солнца.

Когда мы снова вышли в открытое поле, уже сильно припекало. У меня было только летнее пальто, но и оно казалось обременительным. Чтобы избавиться от всего лишнего, я вытряхнул из карманов две вещи, показавшиеся ненужными: ключ от входной двери дома и записную книжку. О ключе мне не пришлось жалеть, он никогда уже не понадобился: во время оккупации все мы ходили с черного хода, а парадная дверь была постоянно заперта. Но о записной книжке я до сих пор вспоминаю с большим огорчением. В ней были заметки о первых днях войны, а также набросок «Последнего путешествия Одиссея», который лишь спустя десять лет я решился воспроизвести заново.

Наш путь снова лежал через лес, прибежище прохлады и тени. Но на опушке леса, за деревьями, стоял офицер. Он остановил нас, проверил документы, спросил о причине и цели нашего странствия, покачал головой, но в лес, занятый войсками, не пустил. Нам пришлось перейти мост, который, кажется, так и манил к себе немецкие самолеты. Бедный деревянный мост, с дырой посередине, словно тривиальная поговорка, некстати вставленная в патетическое повествование. Под ним протекал ручей, в котором превосходно чувствовали себя утки и резвились ребятишки. Очутившись на другом берегу, мы взглянули на небо, казавшееся бледно-голубой пустыней, усеянной мелкими белыми облачками. Множество глаз во всей нашей стране неотрывно следило за ними: люди ожидали дождя, который должен был спасти их. Они тосковали по густой, непролазной грязи, в которой увязли бы немецкие танки. До сих пор в поэзии прорываются нотки обиды на «жестокую природу».

За мостом уже виднелось Суховоле. На повороте дороги, ведущей к усадебным постройкам, показалась из-за деревьев старинная закрытая карета, запряженная парой седых лошадей. Запыленная колымага степенно тряслась в ухабистом ритме романов Коженевского[5]. Со всех сторон к усадьбе тащились столь же почтенные экипажи — похоже, все окрестные землевладельцы искали прибежища у князя Четвертинского.

Седобородый, крепкий, он метался по двору, заполненному повозками и людьми. Неподалеку, под вековыми дубами, стояла группа растерянных солдат. Когда я проходил мимо домика управляющего, а может быть сторожа, через открытое окно вдруг донеслись звуки краковского хейнала. Я затаил дыхание. Однако вслед за последней оборванной нотой голос диктора объявил о передаче радиостанции Krakau. Я почувствовал острую боль в сердце и с этого момента шел очень медленно.

Мы спросили, как пройти в Чемерники.

— Чего это? — удивился крестьянин. — Или в Чемерниках войны не будет, что все идут туда?