Польский рассказ

— Сестра все нас с мужем уговаривает вернуться в деревню, — своим спокойным певучим голосом говорит Зелинская. — Одной ей там не справиться. А у меня голова идет кругом. Жалко хозяйство, пропадет. Родилась я там. Но и то сказать — на старости лет все бросить и вернуться в деревню…

— Какая там старость! — возмутилась Зося. — Вам и сорока еще нет.

— Как же нет, когда есть, — смеется Зелинская, — и даже не сорок, а сорок два. А старик мой и дня в деревне не высидит. Он работу свою любит да еще кино. Как мальчишка. А я, может быть, и пожила бы в деревне, но не могу всех бросить. И мужа, и дочку. И как быть, что делать?..

— Что делать? — прохрипела старуха, моргая глазами, почти начисто лишенными ресниц. — Пани! — воскликнула она, стукнув Зосю по колену высохшим, словно палочка, пальцем. — Пани, шестерых детей я вырастила, двух убили, четверо, что остались, живут в городе, и радости от них никакой. Радиво покупают, а что мать разута-раздета, того не видят. Ботинки у меня на ногах приличные, но только сестра мне их купила, когда муж у меня умер. Чтоб было в чем хоронить. А дети небось думают: «Пусть старая дура надрывается, не жалко». И так не только у нас, у других тоже. Дети барчуками заделались, черной работы не любят. На похороны отца приехали, потому что деваться было некуда. Отпуск на работе получили, черные повязки на рукав надели. Вот и весь их траур, потому что в сердце его меньше, чем земли под ногтями, — она щелкнула своими сухими пальцами и придвинулась поближе к Зосе.

— Постояли, походили, все съели, велели мне не плакать, потому что смерть — нормальная вещь. Больно все умные стали. Обшарили все углы и уехали, будто гнался за ними кто. А что хозяйство пропадает, до этого никому дела нет. Ни единой душе. — Тыльной стороной ладони она вытерла глаза и жалобно всхлипнула. — Пани! Я бы на край света пошла, если бы знала, как идти. Ксендз меня выругал, сказал, что бога гневить своими жалобами — грех. Как будто такой грех для человека сладок. И вот что я скажу: старики никому не нужны. Старыми руками, на старом своем горбу несем мы свою ношу. Наши дети ее из наших рук не примут, они землю не любят. Утром я проснусь и все думаю: что будет с этой землей и со мной, старой, когда силы меня совсем оставят?

— Не плачь, Зузя, — уговаривала сестру Зелинская, — не плачь.

— Легко тебе говорить, муж у тебя живой, здоровый, дочка послушная, и никто ничего с тебя не спрашивает.

— Ты вдова. Никто с тебя поставок не потребует.

— Да мне в конторе один сказал, что я молодая, для работы пригодная, — засмеялась беззубым ртом старуха.

— Хорошо вам, пани Дыбутова. Сын с вами живет. Внучка у вас красивая, — сказала Зелинская. — В доме чисто, порядок. Я всегда мужу говорю: «Лучше всех мне у пани Дыбутовой».

Позабыв про свой ревматизм, Зося стремительно подскочила с табуретки, словно бы никогда не болели у нее ноги. Была не была, сварит она для Зелинской кофе. Увидев, что в ее норке, так называла она свое хранилище с припасами, кофе почти не осталось, она была немного озадачена. Ну что же, придется отсыпать немного из Казиной банки.

— Что вы, пани Дыбутова, столько беспокойства, — церемонно говорит Зелинская, глядя на золотисто-синюю банку с кофе в руках хозяйки. — Мы спешим. Ей-богу. Зузя, покажи пани Дыбутовой телятину. Ну и пахнет этот кофий! Наверное, особый сорт, — вздыхает она.

Пока старушка разворачивала льняную тряпицу с телятиной, Зося принялась варить кофе. Руки у нее дрожали. Она все время прислушивалась, не идет ли кто.

— Пани Дыбутова, вы только взгляните, какой жирок на почке!

— Двух недель ему не было, — бормочет Зузя, похлопывая телячью ногу так, будто бы перед ней был живой бычок.

— Мы так рано сегодня выбрались, у вас, наверное, еще спят, — беспокоится прачка.

— Да нет, что вы! Невестка в больницу торопится.

— Она что, доктор? — с интересом спрашивает Зузя.

— Нет. Хотя да. Глаза лечит. Окулист.

— Тоже нужное дело, — вежливо говорит Зузя.

— Ну а та, другая? — понизив голос, осторожно спрашивает пани Зелинская.

— Да пока тут. Никак квартиру не получит.

— А у нее есть кто-нибудь?

— Да есть… Вместе с ней работает. На шесть лет моложе, но вроде бы человек приличный.

— Значит, у внучки и мать и мачеха, и все тут вместе под одной крышей? — говорит прачка.

— А не ссорятся они, в одном-то доме? — спрашивает Зузя, едва шевеля синеватыми губами.

— Что сделаешь? — оправдывается Зося, покраснев, словно бы ее поймали на чем-то нехорошем. — Да они и не видятся почти. Всем теперь некогда.

— Да, теперь все работают, а все равно трудно свести концы с концами, — кивает Зелинская.

Зося налила кофе в чашки и подала гостям.

— Без пенки. Молоко тощее.

— Ах, что за кофе, — расцвела в улыбке пани Зелинская: вкусный запах щекотал ей ноздри.