Польский рассказ

Зося смотрит на кошачью мордочку Кази. Ее зеленые глаза так и блестят. Ох и злая же она. Может быть, потому и операции ей удаются, что до больных ей нет дела. Ей и родную мать разрезать — пара пустяков. Для нее человек — это только мышцы, клетки. В бога она не верит, да и вообще ни во что не верит, вся эта их болтовня ничего не стоит. Только что руки у нее ловкие. Да и кто она? Иначе как прелюбодейкой ее не назовешь. Но, оказывается, и Люся ничуть не лучше. В костел ходит, и Лешек ее тоже вроде бы в бога верует, но ни к себе нет уважения, ни к людям.

Казя расставляет на столе чашки. Томек любуется ее изящной фигурой, грациозными движениями.

Но отчего у нее опять вдруг злое лицо?

— С твоей матерью не сговоришься. Объясни ей наконец — это просто неприлично, что она моет Люсину посуду. Если Люсе неохота, пусть это делает Ага.

Томек угрюмо смотрит на жену. Вечно какие-то жалобы. Страшный народ эти женщины. К счастью, в эту минуту у входной двери слышится позвякивание ключей.

— И зачем ты так несешься по лестнице? — ворчит бабушка, принимая из Агиных рук сумку с хлебом.

— Сигареты принесла? — спрашивает Томек.

Казя молча забирает у Аги журнал.

— В магазине очередь, — мгновенно отражает нападение Ага и закрывается в столовой, в той самой комнате, которая похожа на склад и где они с бабушкой спят.

Из-за фартука она достает Магдину тетрадь. Этой повезло. И мать и отец помогают ей готовить уроки, и в кино ходят все вместе. А у нас вроде бы народу полно, а никого нет. Никого! Ага открывает блокнот и торопливо записывает: «Я совсем одна. Мир устроен подло. Я всех, всех ненавижу». Она прячет блокнот в ящик среди старых тетрадей. Сюда никто не полезет. После того как она все это написала, ей сразу стало легче. Если бы они знали, как она их презирает. Бабка не должна была соглашаться ни на Казю, ни на Лешека. Если бы она пригрозила отцу, что уйдет, он бы уступил. Они дня без нее не проживут. Но отец знает, что идти бабке некуда, разве что в дом для престарелых.

Ага списала у Магды задачки. Хорошо бы вызубрить все наизусть. Хотя нет, пустой номер, если учительница вызовет ее к доске, пиши пропало. Она открыла учебник истории. Принялась читать вполголоса, но мысли об отце, о матери по-прежнему не дают ей покоя. Мать тогда дала слово, обещала забрать ее отсюда, показывала комнатку, где они будут жить. Комнатка была на Праге.

— Ага! Завтракать! — раздается голос Кази.

Ага швыряет книгу.

— Надоели!

— Ну, что скажешь, дочка? — спрашивает Томек неестественно веселым голосом. — Сегодня мы завтракаем все вместе. Ты рада?

Разумеется, он предпочел бы остаться с Казей наедине, но что поделаешь.

Ага подходит к отцу и заглядывает ему в глаза. В ее взгляде такое отчаяние, что даже ему становится не по себе.

Но она тотчас же пятится назад и тупо смотрит прямо перед собой, словно бы ее вызвали к доске.

— Что такое утопия? — спрашивает она.

— Зачем это тебе нужно?

— По истории, — скупо отвечает девочка.

— Подай отцу чашку. Осторожно! Не разбей посуду! — кричит Казя и совсем другим, игривым голосом говорит: — Томек, кстати, об утопии. Вчера в автобусе две тетушки беседовали, и одна другой говорит: «Как ваша золовка скверно выглядит — худая, бледная, ну чистая утопия!»

Раздается пронзительный звонок в дверь. Все вздрагивают.

— Ага, посмотри, кто там, — командует Казя.

— Только бы не за мной со службы, — вздыхает Томек, протягивая Казе чашку. — Мне еще полчашечки, только покрепче.

— Бабушка, это прачка, а с ней еще какая-то женщина, — тихо говорит вошедшая в комнату Ага.

Зося торопливо допивает чай и встает со стула.

— И мне пора, — заявляет Казя. — Ну и денек у меня нынче. Томек, как мы условимся?

III

Прачка, рослая, аккуратно одетая женщина, здоровается и, показывая на крохотную старушку в черном платочке, тотчас же забившуюся в угол, говорит:

— Это Зузя, моя старшая сестра.

Зося глядит на грустное, задумчивое старушечье личико.

«Бедняжка, до чего же она похожа на обезьяну», — думает она в испуге и с трудом отводит от старухи взгляд.

— Как хорошо, что вы принесли белье, а то мы не знали, что и делать, — говорит она Зелинской, а та между тем уже сняла шелковую косынку с головы, старательно сложила ее и спрятала в сумку.

— Вы уж извините, пани Дыбутова, что так получилось, — зять у меня умер.

Зося просит ее сесть. И сама примостилась тут же на табуретке, возле раковины.

— Зять умер, — повторяет пани Зелинская. — Пришлось нам с мужем в деревню ехать. И горе, и хлопоты. — Белоснежным платочком она отирает лицо и, качая головой, вздыхает.

Зося любит прачку. Она приходит к ним первый год, но Зосе кажется, что они знакомы давным-давно. Есть в ней что-то очень надежное. Стоит только взглянуть на ее спокойное открытое лицо, и сразу легче становится на душе. Даже на ее прическу — прачка завивает волосы по старинке горячими щипцами — приятно посмотреть. Жаль, что она не пришла чуть попозже, когда никого нет дома. Зося колеблется, сварить ли для Зелинской кофе, или нет. Пожалуй, лучше сделать это после Казиного ухода.