Польский рассказ

Казя отодвигается на самый край тахты, протягивает руку за лежащими на столике порошками.

— Голова? — сонным голосом спрашивает Томек, поворачиваясь на другой бок.

— Угу!.. — давясь, отвечает Казя, и вода из стакана льется на подушку. Это все-таки ужасно, когда у тебя нет собственной комнаты. Ведь она должна быть сегодня в хорошей форме. Ей предстоят две операции. И подумать только, год назад она была свободным человеком. Как они мило тогда с Томеком болтали! Он так забавно рассказывал ей про Люсю. Как им было хорошо.

Март в Закопане. Это весеннее солнце лишило ее тогда рассудка. Собственно говоря, Томека ей упрекнуть не в чем. Вот только эта адская скука, эта постоянная фальшь.

В передней слышится топот Аги. Казя вскакивает, набрасывает на плечи китайский халат. Томек тоже окончательно просыпается.

— Ага! — кричат они в один голос.

В дверях появляется недовольное бледное лицо тринадцатилетней девочки-подростка.

— Доброе утро! — Люсиным голосом говорит Ага. Томек натягивает одеяло до самого подбородка.

— Поди сбегай за сигаретами.

Ага недоверчиво смотрит на отца — так смотрит мать на лгунишку сына.

— Мне надо выучить историю. Учительница сказала, что сегодня вызовет.

— Успеешь, — говорит Казя, взглянув на часы. — Не ленись, отец просит.

— А я не ленюсь. Только потом опять все на меня свалите.

Взглянув на них исподлобья, Ага уходит.

— Ага, — шепчет бабушка, — смотри, чтобы тебе опять не подсунули черствые булки. И еще купи сто грамм масла.

Казя вдруг спохватывается, выбегает в переднюю.

— Ага, детка, вот деньги, купи в киоске журнал, какой — ты знаешь.

— Что еще? — с горечью спрашивает Ага.

— Ничего, только побыстрей.

— Давай жми! — тотчас подхватывает Томек. — Казя, ты хочешь что-нибудь сшить?

— Ну да, помнишь синий шерстяной отрез, бабушкин подарок к именинам?

— Видела Люсино новое платье? Блеск!

— Оставь Люсю с ее платьем в покое.

— Казя! Да ты с ума сошла. Ты ревнуешь меня к Люсе! Дурочка!

— Если бы я раньше знала, что мне придется жить с Люсей под одной крышей и что ты, ты пойдешь на это!

Томек даже сел от удивления.

— Ты же знаешь, Люся дала слово, что сразу же после отпуска переедет с Агой к тетке. Кто мог знать, что тетка умрет и все лопнет. Неделю назад они собирались переехать на Саскую Кемпу. Все было на мази…

— На мази, не на мази, а с меня хватит. — Казя с ожесточением рванула гребень, застрявший в золотистых кудрях. — Люся да Люся. Каждый божий день. Слышать не могу, неужели не ясно?

Томек с огорчением взглянул на Казю. Для него любой конфликт был всего лишь недоразумением. Он полностью овладел высоким искусством не замечать оборотной стороны медали.

— Казя, мы, слава богу, интеллигентные люди. Уж этого не отнимешь. Конечно, я тебя понимаю, — поспешно добавил он, увидев в зеркале ее искривившийся в презрительной гримасе рот.

Она стремительно обернулась, зло прищурив глаза.

— Черт возьми! Ты великолепно смотришься! Настоящая львица! Великолепно… — умоляющим голосом проговорил он. В кои-то веки выдалось у него свободное утро, а тут Казя готова своими капризами все испортить.

— Знаешь, Томек, ты, ты чудовище!

— Казя!

— Ты никого и ничего не принимаешь всерьез. Это же страшно. Ты амо… аморальный… — она запнулась и разразилась смехом.

Когда так на тебя смотрят, сердиться невозможно. Она забралась на тахту и, обняв Томека за шею, поцеловала его в губы. И теперь ей самой было непонятно, что привело ее в такую ярость.

Томек с обиженным видом принимал поцелуи и извинения.

— Аморален ли я, это еще вопрос, а вот что я хочу есть, это точно установленный факт. Женщин полон дом, а бедный мужчина умирает от голода.

— А вот и бабушка! Доброе утро!

Казя мгновенно спрыгнула с тахты и снова встала перед зеркалом, поправляя растрепавшиеся локоны.

— Добрый день, дети, — говорит Зося, прижимая к груди скатерть.

Она не может отвести глаз от сына, словно бы не видела его давным-давно. Как же он похож на Адама! Те же глаза, тот же прямой тонкий нос, та же манера улыбаться. У нее сжимается сердце. Сын, родной сын, их плоть и кровь, любимый, единственный. Образованный, воспитанный, веселый, работящий и при этом какой-то ненастоящий, одно слово — пустоцвет. Столько женщин у него было, и всему этому грош цена.

— И где это Ага застряла? — беспокоится Томек, впрочем, недовольный скорее тем, что так долго нет завтрака.

— Ах, бабушка, зачем вы? Я сама накрою, — ненатуральным голосом говорит Казя.

Зося накрывает скатертью стоящий у окна стол.

Купленная Казей мебель, может быть, и ничего, пожалуй, даже красивая, но кресло не назовешь креслом, а стол непохож на стол, так, ни то ни се. Казя бежит на кухню за чашками. И, как всегда, вздыхает с облегчением: оставшаяся от ужина посуда помыта. Но с чего вдруг эта старая чудачка вымыла Люсину посуду?

— Мама, — строго произносит она. — Зачем вы моете Люсину посуду?

— А я не люблю, когда на кухне грязная посуда. Да ведь заодно, какая разница.

— Мама, но ведь нужно же различать! Дело вовсе не в посуде, а в том, что Люся теперь здесь чужой человек. Во всяком случае, должна быть чужой — в этом доме.