Польский рассказ

— Непривычна я такое пить, но тоже скажу — вкусно, — вторит ей Зузя, подкладывая в чашку сахар. — В городе и удобства, и чаек, и кофеек. Вот кто помоложе и бежит от нас, тесно им в родном дому. Один такой, он все ездит к нам уговаривать, чтобы все общее было, говорил, что теперь пришли лучшие времена. Где мне, глупой, это понять. Дети со своими отцами не уживаются, а тут говорят, что они с чужими будут жить в полном согласии. Попрошу я у вас немного водички, а то кофий этот для меня больно крепкий, — закончила она свою тираду.

Зелинская вытерла платочком рот и поблагодарила за угощение.

— Все теперь по-другому, чем в наши-то годы было, — говорит она. — Моя Броня, к примеру, музыкальную школу кончает. Учителя ею довольны. Ей жить легче будет, чем мне. — По-птичьи запрокинув голову, она победоносно глянула на Зосю и на сестру, видно было, что гордится дочкой.

— Дети теперь у нас мастера на все руки, — перебила ее Зузя, — как раньше, бывало, у господ: и поют, и играют. Я только не знаю, кто на эту барскую жизнь зарабатывать будет, когда мы, старики, музыке да танцам не обученные, помрем, а музыканты да певцы одни останутся. Боже ты мой, боже, — пропищала она.

— Ну, мы тут болтаем, а вам, наверное, некогда, — поднялась Зелинская, должно быть сконфуженная причитаниями сестры. — Давайте сосчитаем белье, вот я принесла.

Скрипнула дверь, и Зося увидела кошачью мордочку невестки.

— Ах, у мамы гости, — кисло-сладким тоном сказала она.

Прачка с сестрой испуганно закивали. Взгляд Кази скользнул по стоящим на столе чашкам и остановился на золотисто-синей банке.

— Прошу извинить, если помешала, — ледяным голосом сказала она, — мама, возьмите сегодня из чистки мой костюм. Мы с Томеком приглашены на бридж и вернемся поздно. — Она кивнула на прощанье, еще раз окинула взглядом эмалированную банку и вышла из кухни.

Зося с пылающими щеками наклонилась над стопкой принесенного прачкой белья. Прислушалась. Интересно, зайдет ли Казя перед уходом к Томеку. Наговорит ему бог знает чего! «Знаешь, твоя мать совсем выжила из ума, моим кофе угощает каких-то старух».

IV

Тщетно пытаясь сосредоточиться, Ага бубнит вполголоса. Делает она это неохотно и вяло. Если она вообще читает весь этот бред, то только потому, что ей стыдно перед Магдой. Больше всего на свете ей хотелось бы сейчас бежать отсюда. Смутная тоска о чем-то таком, что не было бы похоже ни на школу, ни на дом, разрывает ей грудь. Хорошо бы даже просто выйти на улицу или побродить по берегу Вислы.

Хлопнула дверь за Казей. Уже легче. Если бы еще и эти две тетки выкатились… И охота бабке столько времени болтать с прачкой!

За стеной скрипнули дверцы шкафа. Это одевается мать. Когда Ага была маленькой, она любила иногда забраться в шкаф. Ага прикрыла дверь и на мгновение словно бы опять оказалась среди душистых маминых платьев. От ее шелков и крепов веяло всегда таким уютом и спокойствием.

— Малышка, нам пора, — раздается голос за дверью, занавешенной большой шторой.

Ага затыкает пальцами уши. К шее, к щекам горячей волной приливает кровь, становится жарко.

Чуть хрипловатый, ненавистный голос Лешека звучит в ушах, отдается в голове.

— Оставь, — откликается за стеной мать, — оставь, Лешек.

У Агаты перехватывает дыхание. Они целуются. Она не слышит их поцелуев, но все равно знает, всем своим существом чувствует, что они целуются, как целовались тогда, в передней. Спешили в кино, а потом у самых дверей вдруг повернули назад и закрылись в комнате на ключ. И сегодня, проснувшись, Ага прежде всего подумала о том, заглянет ли к ней в комнату мать. Вот уже два дня, как они не виделись. Сердце у нее сжимается от боли, когда мать к ней подходит, и все-таки каждое утро она ждет. Нет, не пришла. Стукнула входная дверь. Удар этот отозвался в ее сердце, и едва начавшийся день превратился в долгое ожидание завтрашнего утра. А впрочем, чего ждать? Обманщики. Подлые обманщики. Они предали ее! А как они оба плакали, когда она заболела дифтеритом два года назад. Отец никак не мог достать сыворотку и все кричал, что кого-то там убьет. А потом наконец достал и плакал от радости. А мать стояла возле ее кровати на коленях и молилась. Устроили комедию.

А теперь ей день ото дня все хуже и хуже. Лучше бы она тогда умерла! По щекам ее скатываются слезы, капают на раскрытые страницы. Ага тупо смотрит на буквы, отчетливо проступающие сквозь пятна слез.

Она не слышала даже, как открылась дверь и на пороге комнаты появился отец:

— Ага, ты что здесь делаешь? Ревешь? Взрослая девица и плачет по пустякам. Стыдно! Что случилось? — Он стоит перед ней в новом пальто, веселый, нарядный, и пахнет от него духами. — Ну, в чем дело?

— Я, я не понимаю этой утопии, — неожиданно для себя выпалила Ага и зашмыгала носом.

Запрокинув голову, отец громко смеется, словно бы радуясь удачной остроте.

— Как хорошо, когда нет других причин для слез, кроме невыученного урока. Лучшие годы жизни, верно, мама?

С тряпкой в руках из кухни прибегает бабушка и внимательно смотрит то на внучку, то на сына.