Польско-литовская интервенция в России и русское общество

В Москве, конечно, знали, что власть короля в Речи Посполитой ограничена и что верховным органом власти, от которого зависит принятие наиболее важных решений, является сейм. В перечне условий, составленном одновременно с договором, отмечалось, что выработанное под Москвой соглашение должно быть утверждено на сейме «речью посполитой духовной и светской»[818], но это утверждение явно воспринималось как формальность. Неслучайно послы должны были добиваться того, чтобы сразу после выработки под Смоленском соглашения королевич выехал в Москву, не дожидаясь созыва сейма[819]. По-видимому, несмотря на все конкретные знания о политическом устройстве Польско-Литовского государства, король воспринимался московскими «чинами» как правитель, подобный их прежним государям, способный решать все вопросы своей властью. А так как, по их представлениям, он был заинтересован в утверждении своего сына на русском троне, то на переговорах не должно было возникнуть серьезных трудностей.

Руководствуясь иными мотивами, стремился создать благоприятную обстановку для будущих переговоров гетман Жолкевский. Уже послы, которых гетман прислал к Сигизмунду III после битвы под Клушином, добивались, чтобы «король как можно скорее послал за королевичем»[820]. В письме от 28 августа, сообщая о заключении августовского договора и принесении присяги, он писал о русских людях: «Как можно судить по жестам и плачу их, они искренне хотят [иметь государем] королевича его милость»[821]. В письме от 7 сентября, сообщая королю, что состав посольства под Смоленск уже определен, Жолкевский одновременно информировал его о том, что бояре через князя Василия Голицына (одного из главных руководителей посольства) заявили патриарху, что будут ходатайствовать, чтобы королевич крестился, но, даже если он этого не сделает, «волен Бог да государь, мы ему уж крест целовали и ему нам прямить» (эти слова в письме воспроизведены по-русски)[822]. Гетман снова заверял Сигизмунда III в том, что русские люди дают все новые доказательства того, что они, от самых знатных до самых малых, «искренне, а не лицемерно желают правления» Владислава. В заключение Жолкевский выражал убеждение, что король «ех animi sententia» сможет прийти к соглашению с послами по всем вопросам[823].

С. Жолкевский, как показывает избранный им образ действий, исходил из того, что ради достижения стратегической цели — утверждения Владислава на русском троне и вовлечения России в орбиту польского политического и культурного влияния, а условия августовского договора, по его мнению, создавали благоприятные возможности для достижения такой цели в будущем — следовало идти навстречу пожеланиям русского общества.

В лагере под Смоленском положение дел видели в ином свете[824].

Уже заключение соглашения под Царевым Займищем вызвало серьезное недовольство короля и его окружения. В письме от 11 августа Сигизмунд III выражал удивление тем, что Жолкевский согласился внести в него такие условия, которые король не захотел включить в текст, выработанный при его участии под Смоленском. Так, король порицал гетмана за то, что тот обещал «костелов Римских в Московском государстве не строити». Однако еще более важно то, что король порицал согласие гетмана на избрание Владислава, поскольку решение об этом не может быть принято без санкции сейма. Последнее замечание производит странное впечатление, так как в соглашении, выработанном под Смоленском, было зафиксировано согласие короля дать своего сына на русский трон без каких-либо оговорок. Таким образом, в то самое время, когда Жолкевский прилагал усилия, чтобы возвести Владислава на русский трон, в королевском лагере стали искать уловки, чтобы отказаться от данного обещания. Сигизмунд III порицал гетмана за чрезмерную уступчивость, предлагая обращать большее внимание на «уловки (fortele) этого народа», который по своей природе не может вести себя иначе[825]. Начиная с этого момента в письмах Сигизмунда III (в отличие от писем Жолкевского) характерной чертой становятся выпады против русских, постепенно принимающие все более резкую и язвительную форму.

Уступчивость гетмана так беспокоила короля, что 29 августа, еще не зная о заключении августовского договора, он отправил к Жолкевскому письмо, снова призывая его быть твердым. Сигизмунда III возмущало то, что русский народ выдвигает разные условия «не как стесненный несчастьем, а как наисвободнейший». Гетман должен продиктовать нужные Речи Посполитой условия мира, а не идти навстречу пожеланиям русской стороны, а тех, кто является противниками польской кандидатуры, следует подчинить силой («siły na upór а prędkości potrzeba»)[826].