Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Польские войска, по его мнению, следовало удержать под Москвой, к ним русские «слуги его королевской милости» должны присоединить организованную ими военную силу — «колко тысяч стрелцов и казаков» «для бунтовства», т. е. подавления возможных беспорядков. Следовало бы также принять меры для устранения из Москвы всех тех «бунтовщиков», которые могли бы оказать противодействие осуществлению королевских планов, прежде всего наиболее ревностных сторонников царя Василия («которые туто были при Шуйском и болши броили, нежели сам Шуйский»). Особенно важным делом он считал смену руководства в приказах, чтобы там сидели люди, «которые бы его королевскому величеству прямили, а не Шуйского похлебцы». Все эти перемены создали бы благоприятные условия для прибытия в Москву Сигизмунда III[954]. Возможно, приложением к этому письму служил опубликованный недавно И. О. Тюменцевым список наиболее ревностных сторонников Василия Шуйского из числа членов Боярской думы, высших чинов «государева двора» и дьяков, сидевших в приказах, «Московского государства ушники, которые Московское государство в разоренье и в смуту привели при князи Василье Шуйском»[955]. С этими же планами «чистки» связан, вероятно, и сохранившийся в одной из книг Литовской Метрики список из 39 смоленских помещиков («Imiona dzieci boiarskich, który z ks. Wasilem i z Michałem w radzie byli»[956]. Общий смысл советов очевиден: осуществление королевских планов в них тесно связывалось с возвышением того круга бывших сторонников Лжедмитрия II, к которому принадлежал сам Ф. Андронов.

В заключение письма Ф. Андронов просил пожаловать Степана Соловецкого, как и он, бывшего дьяка Лжедмитрия «из торговых мужиков»[957]. В дневнике похода Сигизмунда III Степан Соловецкий упоминается как человек, прибывший 3 сентября н. ст. в королевский лагерь с сообщением о заключении августовского договора и об отправке из Москвы к королю «великих» послов[958]. Очевидно, С. Соловецкий и привез с собой письмо Ф. Андронова.

К тому времени, когда С. Соловецкий выезжал из Москвы, там помимо Андронова появилась целая группа знатных тушинцев. Вместе с армией С. Жолкевского пришел под Москву Иван Мих. Салтыков. Затем, как следует из письма Сигизмунда IIІ С. Жолкевскому, написанного в начале сентября 1610 г., вместе с А. Госевским под Москву были отправлены «московские бояре», которые должны были своими советами помочь гетману при ведении переговоров[959], очевидно, имелись в виду наиболее знатные лица из числа бывших сторонников Лжедмитрия II, находившихся в смоленском лагере. Их имена можно узнать из рассказа «Нового летописца» о том, как после заключения августовского договора в Успенский собор пришли к патриарху и стали уговаривать его согласиться на избрание Владислава «богаотметъники Михайло Салтыков да князь Василей Масальской с товарыщи». Таким образом, вместе с Госевским под Москву приехали действительно наиболее знатные среди бывших тушинцев — бояре М. Г. Салтыков и кн. В. М. Масальский. В рассказе далее упоминается тушинский окольничий Михаил Андр. Молчанов, которого патриарх велел выгнать из церкви как «еретика». В том же рассказе упоминается еще ряд людей, которые впоследствии, по пророчеству патриарха, умерли «злой смертью», — тушинский окольничий кн. Федор Фед. Мещерский, Григорий Кологривов и тушинский дьяк Василий Юрьев[960]. В сообщении Жолкевского о волнениях в Москве перед вступлением в нее польских войск упоминается как активный участник событий бывший думный дьяк Лжедмитрия II Иван Тарасьевич Грамотен[961]. Таким образом, сразу после подписания августовского договора в Москве появилась целая группа бывших приверженцев Лжедмитрия II, прежде всего из числа тушинской знати. Эти люди, как и Андронов, должны были изучать положение в Москве и давать свои советы королю. Как представляется, их посланцем был Михаил Молчанов, прибывший в королевский лагерь вместе со Степаном Соловецким[962].

По-видимому, после обсуждения поступивших предложений в королевском лагере были приняты решения, получившие отражение в ряде документов, вышедших из королевской литовской канцелярии в начале 20-х чисел сентября н. ст. 1610 г. и в письме, которое 1 октября н. ст. король отправил А. Госевскому. В письме король выражал удовлетворение тем, что в Москве есть люди, которые хотят присягать королю и «говорят, что сделали бы это еще под столицей, если бы знали, что такова наша воля». При помощи таких людей, писал король, «наше предприятие может быть доведено до конца»[963].