Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Большая часть представителей политической элиты Речи Посполитой не без оснований сочла подобный эксперимент рискованным. «Тирания» Ивана IV явно нарушала даже нормы отношений, принятые в варварском обществе. В этих условиях складывалось убеждение, что можно было бы добиться решения проблемы иным путем — обещаниями «прав» и «вольностей» добиться того, чтобы русское дворянство оставило Ивана IV и предпочло перейти под власть польского короля. Соответствующие шаги были предприняты королем Сигизмундом II Августом уже в 60-е гг. XVI в.[160] Рассуждая таким образом, ведущие политики Речи Посполитой опирались на прошлый исторический опыт, когда желание получить «права» и «вольности» польской шляхты привело к соединению в одном государстве с этой шляхтой дворянства королевской Пруссии, выступившей против своего коллективного государя — Тевтонского ордена, и дворянства Великого княжества Литовского. Когда такие попытки не привели к немедленным результатам, политики Речи Посполитой приняли во внимание и другую сторону этого исторического опыта — дворянство Великого княжества Литовского далеко не сразу одобрило и приняло модель общественных отношений, сложившуюся в Польском королевстве, и произошло это в результате достаточно длительных контактов между дворянством Великого княжества Литовского и польской шляхтой. Неудивительно, что в появлявшихся в последние десятилетия XVI и начале XVII в. проектах соглашения между Россией и Речью Посполитой, исходивших от польско-литовской стороны, неоднократно помещался пункт, что шляхта и дети боярские должны получить право приобретать земли в другой стране, а также свободно ездить из одной страны в другую «для службы и обученья»[161]. Такие контакты должны были способствовать тому, чтобы русское дворянство захотело приобрести «права» и «вольности» польской шляхты и подчиниться ее политическому руководству, способствуя включению Русского государства в политическую систему Речи Посполитой. Представление о том, что, воздействуя на русское дворянство, можно убедить его в преимуществах модели общественного строя Речи Посполитой и добиться его подчинения политическому руководству польско-литовских феодалов, стало прочной частью политического мышления правящей элиты Речи Посполитой, а отчасти и более широких кругов дворянства.

Вместе с тем при проектировании будущего обширного политического целого, в состав которого могли бы войти и Россия, и Речь Посполитая, с неизбежностью должен был возникнуть и возник вопрос о том, каково будет место русского дворянства в этом новом политическом целом. Обсуждение этого вопроса уже в конце 80-х гг. XVI в. показало, что польско-литовские политики не склонны признавать за русским дворянством равных со шляхтой политических прав. Вопрос о создании общего для обоих государств парламента-сейма, в котором бы на равных основаниях участвовали дворяне из обеих стран, даже не обсуждался. Русские дворяне могли бы быть уравнены с польско-литовской шляхтой «только in privatis, non in publicis», т. е. им была бы обеспечена неприкосновенность личности и имущества, но не право участия в решении политических вопросов. Русские дворяне не могли бы участвовать в выборах будущего монарха и обязаны были бы оказывать помощь Речи Посполитой в случае войны, в то время как Речь Посполитая была бы свободна от таких обязательств по отношению к России[162]. Такой тип отношений между Россией и Речью Посполитой в будущем можно было бы определить как «неравноправную унию», когда Россия была бы подчинена власти правителя, избиравшегося польско-литовским дворянством и распоряжавшегося людскими и материальными ресурсами России в своих интересах.

Черты такого типа будущих отношений могут быть прослежены при анализе проекта соглашения между государствами, который привезло в Москву в 1600 г. посольство во главе со Львом Сапегой. Проект предусматривал, что польско-литовский трон оставался бы выборным и в случае смерти короля царь мог бы участвовать в избирательной кампании наравне с другими кандидатами, в случае же бездетности царя польский король после его смерти должен был автоматически занять русский трон[163].