Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Когда дело дошло до встречи этих представителей с гетманом, отметившим в своих записках, что они имели полномочия «от всех чинов, станов по-нашему», то переговоры действительно начались с чтения «статейного списка» («большого свитка», по выражению Жолкевского) Василием Телепневым. К сожалению, о содержании этого документа гетман высказался предельно кратко: «Было в том свитке о перекрещении королевича в русскую веру и иных немало абсурдов»[756]. Этот пробел отчасти позволяют восполнить сообщения Яна Гридича. В статейном списке говорилось о том, что королевич должен креститься в Смоленске, а затем — короноваться по традиционному обычаю и жениться на местной уроженке; в русскую столицу с ним могли бы поехать лишь немногие польские и литовские люди «религии русской». Одновременно границы Русского государства должны были остаться такими же, какими они были до Смуты, а король должен был уйти из-под Смоленска в Литву и вывести с русской территории и свое войско, и польско-литовских наемников Лжедмитрия II. Гетман Жолкевский со своей армией, нанеся поражение Самозванцу, захватив его и передав русским людям, также должен был уйти в Речь Посполитую[757]. Разумеется, Я. Гридич в кратком письме не мог изложить содержание всего «статейного списка», выделив лишь те условия, которые могли представлять особый интерес для его патрона — литовского канцлера. Однако и этих сведений достаточно, чтобы составить определенное представление о планах и расчетах, которые московские «чины» связывали с воцарением Владислава.

Очевидно, что избрание польского принца должно было стать своеобразной платой за прекращение интервенции, сохранение территориальной целостности Русского государства и помощь со стороны Речи Посполитой в борьбе с Лжедмитрием И. Вместе с тем, соглашаясь на этот выбор, «чины» стремились принять целый ряд мер, чтобы ослабить связь своего будущего государя с тем «чужим миром», к которому он принадлежал по рождению. При этом дело не ограничивалось его крещением по православному обряду (что, по мнению русских людей, только и сделало бы возможной его коронацию), он должен был получить русскую жену и держать в своем окружении лишь немногих жителей Речи Посполитой, да и то только православного вероисповедания.

Такая позиция русской стороны поставила гетмана Жолкевского перед серьезными трудностями, которые он попытался обойти, ссылаясь на отсутствие у него полномочий для решения поднятых вопросов. Он предложил русской стороне принять текст февральского договора как документ, уже одобренный королем и сенаторами. Это, в свою очередь, никак не могло устроить русских представителей, так как в тексте этого договора обходились молчанием и вопрос о вере будущего государя, и вопрос о границах Русского государства. Первый день переговоров, по свидетельству Гридича, прошел в спорах о крещении королевича, которые не привели ни к какому результату.

О последующем ходе переговоров информация сохранилась очень скупая. Вплоть до 12 августа все ограничивается сообщением в одном из писем Я. Гридича. По его словам, 10 августа Жолкевского посетило около двухсот человек «детей боярских, купцов, лучших посадских людей», которые хотели выяснить, действительно ли гетман говорил боярам, что «королевич не будет нашей веры»[758]. Это современное событиям сообщение осведомленного наблюдателя представляет большой интерес, так как показывает, в какой обстановке протекали переговоры, с каким напряжением следили за их ходом находившиеся в Москве дворянские отряды и посад.

Гетман, как сообщает Гридич, успокоил пришедших, сказав, что все зависит от решения королевича: «Когда будет государем вашим и привыкнет к вашему богослужению, и ваше к этому челобитье приступит, может, Господь Бог так направит сердце его, что он примет вашу веру». Этот ответ следует рассматривать не только как свидетельство незаурядного дипломатического искусства, проявленного С. Жолкевским в сложной ситуации. Он показывает также, что отрицательная реакция гетмана на предложение о крещении королевича была вызвана иными мотивами, чем аналогичная реакция на это короля Сигизмунда III. Для короля, фанатичного приверженца католической религии, неприемлем был сам переход его сына в чужую «схизматическую» веру. Для Жолкевского, наследника толерантных традиций «золотого века» польской культуры, был, напротив, неприемлем принцип принудительного навязывания кому-либо своей веры. Он считал делом вполне нормальным, что новый русский государь может, руководствуясь политическим интересом или по внутреннему убеждению, принять веру своих подданных, но, по мнению гетмана, это должно было быть его самостоятельным решением, принятым без всякого внешнего давления.