Польско-литовская интервенция в России и русское общество

Однако совсем другое мы находим в сообщении второго представителя Речи Посполитой на переговорах — С. Домарадского[739]. Согласно его сообщению, русские представители заявили о согласии бояр и «всей земли» избрать на русский трон Владислава, выдвинув лишь одно условие, «чтобы их веры… королевич его милость Владислав был»[740]. Выдвижение такого условия не было чем-то новым. Уже условия, предлагавшиеся Сигизмунду III под Смоленском бывшими сторонниками Лжедмитрия II, начинались с предложения, чтобы король своему сыну «призволил быти греческие веры»[741]. Настойчивое выдвижение такого требования было следствием не только подозрительного отношения русских к внешнему миру, инославному и иноверному, от которого постоянно исходит опасность, и не только опасения за судьбу своей веры под властью правителя иной конфессии. Дело было также и в том, что новый правитель, принадлежавший к роду «истинных» государей, что давало ему преимущество над другими кандидатами, приняв веру своих подданных, должен был тем самым порвать связь с «чужим» миром, к которому он ранее принадлежал, и перейти в тот мир, к которому принадлежали его подданные. «И ему бы у нас вся добрая творити и закона бы нашего и устава ничем не разоряти и своего бы ему злаго прирожения забыта», — писал несколькими месяцами позднее автор «Новой повести о преславном Российском царстве»[742]. Но именно поэтому такое решение никак не могло устроить ни короля Сигизмунда III, ни государственных деятелей Речи Посполитой. При составлении февральского договора стороны не пришли к согласию, и вопрос о вере будущего государя был в нем обойден молчанием. Но при возвращении к вопросу об избрании Владислава он снова вышел на передний план. Хотя никакие другие вопросы пока не были затронуты, уже это показывало, что проявленный Жолкевским оптимизм был явно преждевременным. Если собравшиеся в Москве русские «чины» и дали принципиальное согласие на избрание Владислава, то вопрос о том, на каких условиях он сможет стать русским царем, должен был стать предметом напряженной борьбы.

Если благодаря польским источникам мы хорошо представляем себе те ходы, с помощью которых гетман заставил русскую сторону вступить с ним в переговоры, то очевидно вместе с тем, что их авторам осталось совсем неизвестно то, как в Москве было принято решение вступить в переговоры с Жолкевским и как к этим переговорам готовились. Этот пробел лишь в очень недостаточной степени может быть восполнен русскими свидетельствами, часть из которых была записана заведомо на достаточно большой временной дистанции от описанных в них событий.

Наиболее подробные сведения содержит одна из редакций разрядных книг, свидетельства которой тем более заслуживают внимания, что при их составлении, возможно, была использована официальная документация. Согласно версии, содержавшей более подробное изложение событий, решение об избрании Владислава приняли первоначально «бояре и окольничии и дворяне», т. е., очевидно, Боярская дума в полном составе, и лишь затем оно получило одобрение патриарха Гермогена и других «чинов»[743].

Принимая решение, политическая элита русского общества столкнулась с дилеммой, которую составитель рассказа об избрании Владислава сформулировал следующим образом: «Стояти ли противу Литвы и осада укрепити и сидети во граде или послати х королю, дабы отпустил сына своего на стол Великии России»[744]. В условиях, когда Москва фактически оказалась окружена войсками С. Жолкевского и Лжедмитрия II, значительных шансов на длительную и успешную оборону города, конечно, не было, тем более что Лжедмитрий II, используя ситуацию, сумел установить свою власть над рядом территорий, ранее признававших своим царем Василия Шуйского[745]. В таких условиях приходилось искать соглашения с одним из претендентов.

В древнерусских сказаниях о Смуте предлагаются определенные объяснения того, почему выбор Думы пал на Владислава. Разумеется, русские политики не могли испытывать особо теплых чувств к претенденту, за спиной которого стояли подошедшие к Москве иноземные войска. Как к этим войскам относились в Москве, ясно видно из высказываний о них в грамотах, посылавшихся по городам после низложения Шуйского, которые приведены выше. Выбор определялся тем, что Лжедмитрий II был еще хуже. Авраамий Палицын объяснял это страхом бояр перед возможным социальным переворотом: «Лучши убо государичю служити, нежели от холопей своих побитым быти и в вечной работе у них мучитися»[746]. Сходный мотив обнаруживается и в разрядных записях, где, характеризуя положение, бояре говорят патриарху, что под Москвой стоит самозванец «с русскими ворами с казаки, хотят Московское государство доступать»[747].