Полтора года

Ничего не сказала, только плюнула, на сапог мне попала. Вот какая вредная старушечка.

Ну я зла не помню, время прошло, опять стала бегать для нее, то в магазин, то куда. А она хоть бы спасибо, губы подожмет, молчит. Видно, про шнур никак не забудет. Да куда ей деваться, жевать-то надо, а кого пошлет!

Вот один раз мать ничего не велела, я сама к ней заявилась. А как дело было? Ты мне назначил к трем у пивбара. Я давно оделась, красоту навела, а всего одиннадцатого половина, часы как заколдовались, хоть сама стрелку толкай. Вот и пошла к бабусе, ладно, ведьма старая, знай мою добрость.

Захожу — она дверей никогда не запирала, — сидит моя бабка на кровати, ноги свесила, руки на коленях вытянула, а на самой — ну умереть! — гимнастерка военная, вся медалями увешанная.

— Ты что, — говорю, — бабуля, вовсе того? Что это ты на себя нацепила? У кого раздобыла?

— У войны, — говорит, — у кого же еще.

И, представь, я ей сразу поверила, ничего ведь про нее не знала, а поверила.

Села рядом с ней, все медальки пересмотрела, перетрогала. Она сидит как неживая, будто меня тут и нет. Стала я просить:

— Расскажи хоть про одну. Ну вот про эту.

Эта медаль была как рубль серебряный, только побольше, а на ней красные буковки «За отвагу». И вот какая вреднющая старушонка — не захотела.

— Вам это, — говорит, — ни к чему. Это наше было дело жизни класть. А ваше мазаться да винцо попивать.

Если б она ругнулась на меня, я бы, может, куда подальше ее послала — и привет. А она так тихо, печально так. Тогда говорю:

— Вот пусть война скорей настанет, тогда увидите, какие мы будем. Не беспокойтесь, не хуже вас.

— Ах ты, — говорит, — паршивка! Война ей потребовалась фасон свой показать.

И как стукнет меня по спине.

— Ты что, — говорю, — бабуня, больно ведь!

А какое там больно, кулачок у нее, как лапка цыплячья.

— Слушай, — тогда говорю, — а давай я тебе чего поделаю. Ну вели что хочешь.

Ничего не хочет. Смотрит на меня, слез вроде нет, а глаза такие, у меня даже внутри заскребло. Она почему вырядилась? Это ж День Победы был, так она хотела на площадь пойти, где фронтовики собираются. Все таблетки, какие были, выпила, сил набраться. На площадку выползла, пол-этажа вниз проковыляла, еле обратно дотащилась.

Я на нее смотрела, смотрела. Потом говорю:

— Ладно, бабусенька, не горюй. Я сейчас ребятам свистну, мы тебя на площадь на руках снесем. И обратно. С доставкой на дом. Еще лучше, чем на такси — без счетчика.

А меня, правда, все мальчишки во дворе слушались, только скажи.

Она губы поджала.

— Это вы меня так хоронить понесете. А сейчас, спасибо, не требуется.

Ну что ты будешь с ней делать!

Может, тогда так? Сбегаю на площадь, выберу какого-нибудь старичка ей под пару, пусть посидят повспоминают. Чекушку, так и быть, поставлю, чтобы им повеселее было.

— На кой он мне, — говорит, — старик твой. Сама с ним сиди.

Вот холера, обиделась еще.

Ничего я больше говорить не стала, только велела сидеть не рыпаться, меня дожидаться.

А сама на рынок побежала. Рынок у нас за углом. Цветов там — завались. Я тюльпанов купила, воз целый.

Обратно прибежала, она, ясное дело, на месте сидит, куда денется.

У нее балкон с зимы так и стоял заклеенный. Я дверь как рвану, бумага затрещала, клей сухой посыпался. Она опомнилась:

— Ты что, вовсе полоумная?

— Сиди, сиди, бабуня, все будет как надо, не боись.

Пошла на кухню, банки, сколько было, все водой налила, в каждую тюльпанов понавтыкала, на балкон выставила. Тогда бабку под руки — и на балкон. Вот сиди празднуй.

Солнце в медали бьет, она сидит среди тюльпанов, как роза на клумбе.

От нас площадь недалеко, кто туда идет, мимо нас проходят. А этаж второй, его с улицы близко видать. И кто голову подымет, другого в бок толкает: смотри, мол. Один дядька пацанчика над головой поднял. Несколько, с медалями, против балкона остановились, и сговорились, что ли, в один голос: «Слава ветерану Отечественной!» А еще один, орденов — пиджака не видать, он гвоздики нес ленточкой перевязанные, и эти гвоздики вверх кинул, я через балкон перегнулась, поймала. А он руку поднял — и громко, на всю улицу: «Военной бабушке и ее внучке гвардейский салют!»

Так стояла я рядом с бабуськой, покуда не опомнилась: что ж это я? А Валера?! Это подумать, столько времени прошло, ни разочку не вспомнила. Это, наверно, первый раз так.

Я скорей в комнату забежала, шаль старухину схватила, еще простынет божий одуванчик. Она шаль с плечей сбросила, медали ей, видишь, загораживает. Ну как хочешь, бабулечка, а больше мне с тобой чикаться некогда.

Прибежала, где ты мне назначил. Тебя нет. Ну это сколько раз: стою, стою, а ты через час или через два или вовсе не придешь. Один раз четыре часика простояла. Ты потом говоришь: «Интересно, ты всегда будешь такая верная Личарда?» Я говорю: «Всегда. Только ты так не надо, ладно?» Ты засмеялся: «В этом расписки не дам». Вот я и стояла без расписки возле пивбара. Ну недолго, минут сорок всего. Ты веселый пришел. А мне что еще в жизни надо? Только бы ты не сердитый, не скучный был.