Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

В Бодруме, между прочим, дикие голуби тоже так курлыкают, и так же громко верещат цикады. Везде, где есть горы, есть дикие голуби, и везде, где жарко, есть цикады.

Например, в так мною любимой Барселоне

Но вот того моего Крыма больше нет, и мне его безумно жалко. Пусть даже я всегда могу купить билет, предъявить на границе загранпаспорт и дальше все, как и много лет назад: можно и троллейбусом, смотреть в окно, ожидая перевала, а потом вниз, к морю, что в Ялту, что в Алушту, что в Гурзуф.

Или уже автобусом — в Коктебель, Судак, Феодосию.

Только я все равно этого никогда не сделаю. Из принципа. Да и потом — есть места, где, как оказалось, мне СЕЙЧАС намного лучше

А если вернуться к тем самым долбанутым пальцам, то еще мне ЖАЛКО ДРУЗЕЙ.

Нет, это совсем не значит, что теперь их вообще нет.

Есть те, кому я верю, кому я нужен, кто мне близок, дорог и т. п. Есть даже те, кого иногда хочется назвать этим словом. Но все это — исключения, потому что я хорошо осознаю: настоящие друзья остались там, в смутных и скрытых туманом временах сэсэсэровского бытия, когда мы дружили не по необходимости или из–за того, что так легли карты, а по велению души, пусть этот оборот и звучит сейчас, в начале 2004 года, довольно высокопарно.

И так несовременно, что мне даже хочется его повторить:

ПО ВЕЛЕНИЮ ДУШИ!

По велению души я дружил много лет с Аркашей Бурштейном (ныне в Израиле), Вадиком Барановым[40], который даже стал моим крестным отцом (тоже в Израиле), Мишей Орловым (совсем спился), Сашей Виленским (опять же — в Израиле), Мишей Перовым (он стал нотариусом, это то же самое, что в Израиле), в общем — друзей никогда много не бывает, но список все равно не полный.

Хотя иногда они, давно исчезнувшие друзья, выскакивают, как чертики из коробочки, и ты радуешься, будто восстанавливается пресловутая связь времен. Так совсем недавно выскочил Женя Карзанов (ныне в Объединенных Арабских Эмиратах), по прозвищу «Женя Большой», хотя «Маленького» никогда не было — это был единственный Женя среди моих друзей, и действительно: ну очень большой, за метр девяносто и килограммов под девяносто — сто.

Он так же, как и я, тусовался с рокерами, а еще писал статейки в подпольные рок–листки под псевдонимом «Антивалютов».

Сейчас он — дизайнер в замечательном городе Дубай, у него есть мотоцикл, suzuki hayabusa, на котором hugoeuge[41] гоняет по скоростным эмиратским трассам. Это напоминает мне одну давнюю картинку, когда на обратном пути с океана машину, в которой я ехал, обогнал такой же дубайский байкер на «судзуки», и огонечек его фары еще долго маячил где–то далеко впереди, хотя ехали мы явно под сто пятьдесят, если не больше…

Про Женю Большого надо будет обязательно рассказать в меморуинге про то, как я работал в зоопарке — один раз он помог мне загнать на место слона.

Он вообще мне часто помогал, мы вместе ездили к моим старикам в сад, то чинили теплицу, то чистили колодец, то сажали/выкапывали картошку.

Это, между прочим, еще один долбанутый палец.

Мне безумно

ЖАЛКО ТОГО МЕСТА, КОТОРОЕ БАБУШКА НАЗЫВАЛА САДОМ, А Я — ДАЧЕЙ.

Ведь именно там я так часто бывал счастлив.

И когда играл в индейцев.

И когда собирал бабочек.

И когда ходил с дедом по узкоколейке или на «Графские развалины».

И когда читал на чердаке книги, в той самой малюсенькой комнатенке под крышей, в которой потом написал свои первые два романа — «Историю Лоримура» и «Частное лицо».

После смерти бабушки я был там всего два раза.

Пока старики были живы я ездил туда иногда каждую неделю, не потому, что мне так уж этого хотелось, временами, я ненавидел этот сад и необходимость чего–то там постоянно сажать, копать, подправлять, таскать, строить. Но все равно ездил.

Именно там я в последний раз увидел живым деда. Приехал ненадолго, за дочкой, которая ночевала с ними. Это было 16‑го июня 1991 года. Перед этим прошла ночная гроза, дорожки были мокрыми и грязными. Дед попросил помочь подправить доску у сарая. Я подправил, сказал, что пошел, и мы с Аней уехали.

А вечером, вернувшись домой, дед принял ванну, лег спать и умер. Ему было почти восемьдесят три года и он перенес пять инфарктов. Но тем летом в сад я ездил еще неоднократно — помогать бабушке.

А после ее смерти перестал.

В 2000 же году я сжег этот дом в своем романе «Indileto», после чего в тот же вечер свалился с приступом отвратительной головной боли, которая не проходила несколько дней, хотя все время, что я писал ту книгу, у меня безумно болела голова, наверное, это был просто синдром Миллениума.

Героя романа звали Лапидусом. Он вляпался в одну дурацкую историю, из которой так и не смог выбраться. Или смог? Я не знаю этого до сих пор.

А когда он поджигает дом, то бабушки уже много лет, как нет на свете.