Полукровки

Джентльмен, которому она отдавала номерок, держал ящик для инструментов с залоговой квитанцией, привязанной к ручке. Он держал его потому, что люди никогда не доверяют бригаде автосушки – вдруг те поживятся чем на заднем сиденье.

Его борода была полноценным птичьим гнездом, солнечные очки – толстыми и черными.

– Спасибо, – сказал он, протягивая ей долларовую купюру.

Либби взяла ее, не глядя на него, и сунула доллар в большую металлическую коробку для чаевых, как и полагалось. Потому что порой чаевые – это проверка.

Но не на этот раз.

На этот раз это был вервольф.

Его волосы были великолепны.

Даррен был готов сделать, по его словам, то, что сделал бы Би-Джи Мак-Кей [33] с городским домом этого вервольфа.

То есть въехать на своем «Фрейтлайнере» [34] в стену гостиной, прямо на колени вервольфу.

Либби сказала, что нам следовало в первую очередь найти этот дом.

Им пришлось объяснять мне, что такое «городской дом». Я-то думал, что это дом в городе. Типа, как наш трейлер в городе был бы городским трейлером.

Этот вервольф был городским волком. Только таким, кто никогда не превращался в волка.

Такое бывает.

Если мы на двух ногах и рядом нет никого из наших, то кто будет знать, что мы не обычные горожане?

Особенно если ты отпускаешь бороду.

Особенно если позволяешь своему дыханию вонять.

Особенно если ты не начинаешь жрать всех собак по соседству.

Я уже слышал о таких неволках от Даррена. Настоящие ужасы. Обычно рассказывали о тех, кто жил на природе по два-три года, как Рыжий. После такого ты сам больше никогда не сможешь обернуться в человека. Даже во сне. Обычно чтобы вернуться в человеческий образ, в таком случае требуется какое-то страшное ранение, какая-то ситуация, когда ты близок к смерти. Потому что когда мы умираем, если мы были в волчьем образе, мы по большей части расслабляемся и возвращаемся в человеческий образ – если нам дадут полежать день-два мертвыми. Когда ты рождаешься, обращение взад-вперед и зависание посередине похоже на приступ. Умирание намного спокойнее. Вместо того чтобы втянуться, волосы по всему твоему телу просто прекращают прорастать, осыпаются.

Когда мы пришли хоронить Деда, седая шерсть из дверей кухни взметнулась в воздух, как последний вздох. От этого Либби быстро заморгала. Даррен скривился, отплевываясь от шерсти.

Однако у тех волков, что пробыли волками слишком долго, что забыли, как превращаться в человека, когда их сбивает грузовик или пуля проходит сквозь жизненно важные органы, смертный шок запускает тот инстинкт самосохранения, что таится внутри волка, что велит шерсти выпасть. И как только шерсть начинает выпадать, волк тоже исчезает, уходит внутрь, готовя тело к обнаружению.

Только если ты получаешь такой удар, достаточно сильный, чтобы вернуться в человеческий облик, и если ты умудряешься от этого не подохнуть, то можешь очнуться с волчьим разумом в человеческом теле.

Это омерзительно. Большинство такого не переживают или до конца жизни попадают в комнату с мягкими стенами.

– Настоящие ликантропы, – плевался Даррен. – Настоящие недоделки.

Однако некоторым счастливчикам удавалось это пережить. Только вот это так их выжигало, что больше они не могли обращаться. Им не были нужны мускулы, чтобы держаться в образе, доживать в лесах, так что они не знали, как их растягивать. Волк оставался в них по-прежнему, но спал.

Тебе не надо становиться вегетарианцем или вроде того, но ты можешь найти работу по замене шин и работать там до конца жизни. Ты никогда не скинешь одежду в лунном свете, не будешь гнаться за поездом, потому что у тебя есть реальный шанс его обогнать и, может, по ходу напугать до усрачки кого-нибудь.

Все это понятно. Печально, но тут правда ничего не поделаешь. И в конце концов, они же могут ощутить вкус настоящей жизни, верно? Они, по крайней мере, знают, чем по-настоящему пахнет ночь. Как она прекрасна. Как глубока.

И работа в шиномонтаже – это же не наказание или вроде того.

К Огасте я уже был специалистом по шинам.

Но это была моя первая овца.

По рассказу Либби, Даррен решил, что он больше не может обращаться. Для него его жизнь вервольфа была чем-то вроде воспоминания о сне, которое отдаляется все дальше и дальше.

Либби не была столь уверена.

Во-первых, он побывал на автомойке. Это не означало, что у него есть лишние деньги, но он заботился о чистоте машины. Это не стыковалось.

Гордится своей машиной?

Машины для вервольфов – вещь одноразовая, ничто, необходимое зло.

Даррен хотел было поспорить, насколько я видел, но его «Фрейтлайнер» стоял перед домом, покрытый шестинедельной грязью, бампер уже пятнала ржавчина.

Словом, у этой овцы была по-настоящему чистая машина, что говорило Либби о том, что он влился в городскую жизнь и принял все стандарты городского населения. Что значило, что он предал всех нас.

– Да что тебе за дело? – спросил я, и Даррен скатился с кресла, нырнул на кухню за своим пойлом. Кухня была вне линии огня Либби.