Полукровки

– Куда вы на самом деле меня везете? – сказал я, передвигаясь к центру неразделенного сиденья.

Овца снова направил на меня зеркало.

– Ты хочешь знать почему, – сказал он.

– Почему вы прячетесь, – поправил я.

Он кивнул, соглашаясь.

– Люди с… с туберкулезом обычно отправляются в такие типа лечебницы, – сказал он. – Еще с тех времен. Знаешь почему?

– Это вроде лепрозория? – сказал я.

Он захихикал, сотрясаясь всем массивным телом.

– О туберкулезе ты не знаешь, а о лепрозориях знаешь?

Я уставился на его отражение.

– Принцип тот же, – сказал он. – Прокаженные и туберкулезники знают, что с ними, так что отправляются туда же, что и все остальные вроде них. Чтобы не погубить свои семьи.

– Я не почуял никого из наших вокруг, – сказал я.

Это был блеф – насчет того, что я мог почуять. Он не стал высказываться по этому поводу.

– Наверное, тебе следовало в этой фразе обратить внимание на «погубить свои семьи».

– Спасибо, урок мне не нужен.

– Хорошо, – сказал он. – Поскольку не мне учить. Но я знаю, что случилось со мной.

– Вы позволили миру укротить себя, – сказал я. Это были Дарреновы слова.

– Если хочешь называть это так, – сказал он. – Представь, что ты влюбился… в кого-то не из стаи, скажем так.

– В человека.

– В женщину. Жену. И ты пытаешься в этом преуспеть. Больше не выть на луну. Но ведь это накапливается в тебе, не так ли?

Я кивнул с мрачнейшим видом, на который был способен.

Я знал, что это означало «да», потому что мне тоже приходилось сдерживать превращение.

– Это все нарастает, пока ты однажды не просыпаешься ночью в постели и видишь, что она превратилась в бойню. Это выходит сквозь тебя.

Я отвернулся.

Это говорили и Либби с Дарреном, прям один в один. Волк всегда прорывается зубами и когтями наружу.

Но в этом было и иное.

– Скажем, после такой ночи, после такого утра, ты вдруг испытываешь сильное желание отрастить бороду. Аж до ботинок, если это требуется.

– Почему требуется? – сказал я.

Мы были почти у парковки ломбарда.

– Чтобы вытравить этот вкус из своего рта, – сказал он. – Тебе в тот момент это кажется отличной вещью. – Он притормозил, постоянно глядя на меня в зеркало. – Это же лучшая вещь на свете, не так ли? – сказал он.

Я кивнул, все еще смиряясь с этой ложью.

– И вот, – сказал он. – Но всему есть цена. Эта кровь – не дар. На мой вкус она проклятье. То, как я с ней живу.

Он уже был готов уехать, но я спросил:

– На ваш вкус?

– Мы все выродки, – сказал он. – Дворняги, полукровки. С этого все это началось – мы начались. Женщина, которая и так умирала, решила сделать свою смерть стоящей. Это было еще во времена крестьян и серпов. Потому она напилась от пуза отваром какого-то ядовитого растения, затем нагишом вышла к волкам, которые похищали деревенских детей. Чтобы убить их. Но поскольку она предложила себя волкам, они не стали ее есть. Вместо этого они пригласили ее в стаю, и когда она умерла от яда, они лизали ее глаза так сильно, что они перевернулись белками вверх. Она снова вернулась к жизни и стала рожать для них помет за пометом и больше никогда не надевала одежду.

Он встал со своего кресла и отворил мне дверь.

Впервые кто-то делал такое для меня.

– Таковы мы, – сказал он. – Таковы мы, парень. Звери, которых никогда не должно было быть. Случайность. Напоминание о том, кто с кем должен трахаться, а с кем нет.

– Ведь это как раз то, что вы делаете, – сказал я.

Выпрямившись, я был одного с ним роста.

– Вы стали межвидовой помесью, как и она, – сказал я, и прежде, чем я успел поднять руку, прежде, чем я успел даже подумать об этом, он так двинул меня под дых, что у меня аж ноги от земли оторвались.

И он держал меня так, за шкирку в кулаке, его костяшки, наверное, вдавились в кожу моей спины.

– Держись от меня подальше, парень, – сказал он мне прямо в лицо. – Я не такой мямля, как вы думаете. Больше мы не встретимся.

Когда он уехал, я все еще лежал носом в асфальт, пытаясь вздохнуть. Второй раз он двинул мне по морде. Звук был прямо как в кино.

Мне стало лучше после того, как меня вырвало, а затем снова поплохело.

Через улицу на крыльцо книжного вышла хозяйка, глядя на меня, словно ждала, что я вытошню мгновенный снимок.

Я жестом велел ей уходить и закрыл глаза.

* * *

Тем вечером у нас был чили любимой фирмы Даррена. Он приволок из Джорджии целый ящик.

Мы ели молча. Никто ничего не сказал о моем лице. У вервольфов всегда так. Значит, снова в школе мне подбили глаз. Если сказать им это, они почувствуют, что тут надо сделать что-то радикальное. И тогда нам снова придется переезжать. В любом случае это было мое дело. Я был уже достаточно взрослым, чтобы уладить все самому.

Во время шестичасовой викторины Даррен начал рассказывать выдуманную длинную историю о том, как Дед однажды пытался вырастить курицу. Кончилось тем, что он однажды вернулся домой голодным и сунул курицу в пасть. Изюминка была в том, что курица снесла яйцо, которое еще не созрело, потому у него была чистая скорлупка.