Полуночный танец дракона

Они лежали, а за окном шумел ветер и слышался чей-то плач, и Уильям Лэттинг знал, что где-то там, на лужайке, возятся в заиндевевшей листве мальчишки и он тотчас же увидит их, стоит только протянуть руку и откинуть штору.

Он знал, что они будут возиться там еще долго, пока на востоке не забрезжит рассвет. И ему вдруг до слез, до дрожи, до спазма сосудов захотелось оказаться там, среди них, и тоже кататься по этим сухим листьям, и закапываться в них – так, чтобы они забивались в рот, а потом выплевывать и снова закапываться… Надо только встать и спуститься на лужайку.

Вместо этого он повернулся на бок и снова попытался уснуть. Только вот глаза все не хотели и не хотели закрываться…

Враг в мирных хлебах

Глубокой ночью, когда все уже спали, на пшеничное поле возле дома внедрился враг.

Это случилось в полночь. Объясняю: еще недавно километрах в восьмидесяти отсюда полыхал огонь войны. Сегодня, к счастью, она почти закончилась – после того, как два несчастных крохотных государства, которые воевали друг с другом не один год, сказали друг другу: «Слушайте, может, хватит уже валять дурака, не пора ли опять становиться людьми?»

И вот, представьте, на фоне всех этих событий в ночном небе вдруг раздался характерный вой, а следом за ним и свист! Все семейство так и подскочило в своих кроватях – все стали в ужасе хвататься друг за друга… И тут – бумс! – на поле возле дома с глухим стуком что-то упало. Бомба! Прямо в зрелый урожай пшеницы.

И тишина.

Через некоторое время, привстав в кровати, отец сказал жене шепотом, но достаточно громко, чтобы его было слышно во всем доме:

– Вот черт, кажется, она не разорвалась! Слышишь? Она там тикает. Тик, тик! Да лучше бы нам всем сразу на воздух взлететь, чем вот это вот – тик-тик-тик!

– Что-то я не слышу никакого «тик-тик», – пожала плечами жена. – Давай уже ложись. А бомбу завтра поищешь. Тем более что она явно приземлилась где-то в стороне. Даже если и взорвется, ну, максимум пара картин упадет со стены – и все.

– Да как ты можешь такое говорить! Да если она взорвется, от нас и мокрого места не останется!

Отец накинул халат и, стремительно сбежав по лестнице, поспешил на поле.

– Я слышал, раскаленный металл можно учуять по запаху! – на ходу крикнул он, шумно втягивая носом воздух. – Значит, надо торопиться, пока она не остыла! Вот черт, принесла же нелегкая!

– Что нелегкая, пап? Бомба? – раздался голос Тони – младшего сына, который был уже тут как тут с фонариком в руках.

Отец злобно сверкнул на него глазами.

– Кто тебя просил тащить сюда фонарь?

– Просто я не хотел, чтобы ты споткнулся о бомбу…

– Да я с помощью одного своего носа найду больше бомб, чем целая бригада с миллионом фонарей! – С этими словами отец, не дожидаясь, пока отвергнутый сын уйдет обратно в дом, забрал у него фонарик. – Нет, ты слышал, как бабахнуло? Бабах! Небось все деревья в округе с корнем повырывало!

– Да нет, пап, не все – вот, например, дерево… Смотри не споткнись, – сказал Тони.

Отец в изнеможении закатил глаза.

– Давай уже иди в дом, а то сейчас как продует… насмерть! Мало не покажется.

– Не продует: ночь же теплая… – сказал сын.

– И вообще, еще лето! – завопили остальные дети, гурьбой выбегая на поле.

– А ну-ка, брысь! – прикрикнул на них отец. – Если уж кто-то и взлетит на воздух, то это буду я!

Сыновья вернулись в дом, но дверь кухни оставили открытой.

– И дверь закройте! – гаркнул отец.

После чего, принюхиваясь и размахивая фонарем, словно это была дирижерская палочка, отправился прочесывать поле.

Когда он вернулся, халат его был густо усеян налипшими колосками и колючками.

Вся семья в полном составе ждала его внизу.

– Как?! Вы еще до сих пор не спите? – проорал он.

– Да уж какой там сон! – сказала жена. – Ты же носился, как целое стадо слонов – небось потоптал всю нашу пшеницу!

– Это я – как стадо слонов? Я потоптал пшеницу?!

– Смотрите, – сказал Тони, указывая пальцем за дверь, – в пшенице остались дорожки, там, где пробегал папа. А он там здорово пробежался: и вдоль и поперек, и на запад и на восток!

– О господи, скорей бы уж ты вырос и стал писателем… – вздохнул отец.

Чуть только на востоке забрезжил свет, он был уже в пшенице. Глаза его бешено сверкали. Вытянув вперед дрожащие руки и широко открыв рот, он то бесстрашно бросался в самую гущу, то крался на цыпочках, осторожно прокладывая себе путь через ниву… А то молча стоял посередине, слушая, как шелестят на ветру колосья, скрывающие теперь великую тайну. Ну, где же она? Где?

Только голод смог заставить его уйти с поля в районе полудня. Впрочем, ненадолго – уже через пару минут, вооружившись бутербродом, он снова вернулся к поискам, все с тем же сложным выражением лица, объединяющим, казалось бы, несовместимые вещи: ужас и блаженство, воодушевление и уныние, аргументы и контраргументы… Временами он останавливался, весь в поту, и восклицал, обращаясь то ли к пшенице, то ли к Господу Богу, то ли к собственным протянутым рукам:

– Нет, вы это слышали? Бабах! Еще ни разу ни в одну войну снаряды и близко не подлетали к нашим фермам! Эй, жена! Принеси мне суп!