Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Но рассказать о скрипке немного можно. Я, заперев дверь и закрыв окошко скомканной своей курткой, достал инструмент из футляра. Он при слабой лампочке в грязном вагончике танствнго светился. Волнуясь, я сказал Наташе:

— Вот моя тайная жена… Я хочу, чтобы ты ее тоже полюбила. Видишь, как устроена? У нее закругленная линия плеч… это дает мне возможность огибать рукою ее тело, играя на верхних регистрах… у нее талия, в которую входит смычок… и свободно движется…

— Понимаю, — сияя ночными глазами, кивала Наташа. Ей в моих словах несомненно почудилось что-то эротическое, что ли, — улыбка стала ТАКОЙ.

— Как ты видишь, здесь нет ладов, как у гитары… мы играем только на слух… зато гладкий гриф позволяет пальцам переходить мгновенно или подъезжать — это называется глиссандо — к нужной точке, к нужному звуку… Господи, как же тебе показать? Это такое наслаждение — играть на ней…

Может быть, как-то заглушить звук? На время концерта пуховым одеялом накрыться? Достал скрипку, попробовал — взмок, жарко. Пошел бродить в раздумье вокруг нашего вагончика, подобрал в кустах драный валенок, сделал разрез… и поперек — для смычка… Если в валенок вложить скрипку и… может, не услышат? Наташа, увидев мое изобретение, завизжала, захлопала в ладоши, как дитя. Но когда я заиграл «Спи, моя радость, усни» Моцарта, как из-за двери (Господи, мы не заперли дверь!) — словно кукушка из часов — просунулась лохаматая голова Алеши-хакаса.

Я мгновенно обнял руками валенок со скрипкой, смычок, естественно, остался на виду. Но не обращая внимания на него, ночной гость простонал:

— Андрей! У тебя нет аспирина? Зуб болит…

— У тебя есть аспирин? — спросил я у Наташи как можно строже, чтобы перенести внимание от поблескивающей в разрезе валенка скрипки и от смычка на нее. — Вечно теряешь! Наташа перепугалась, все поняла.

— Может, керосином или водкой?

— Полбутылки оставалось, — вспомнил я, кивая в дальний угол вагончика. Наташа метнулась туда. Алеша, получив ошеломительный подарок среди ночи, сунул водку под свитер и ушел. Пронесло. Не обратил внимания на странные предметы в моих руках. Что же делать? Очень, очень хотелось музыки. Вот если купить телевизор (у всех бомжей он тут есть), можно будет, если обратят внимание на музыку, сказать, что играли по телевизору… «А ты учи меня чему-нибудь другому» — сказала она. Чему еще? Неотвязно вспоминалась наша первая ночь, когда прибежавшая ко мне маленькая женщина, доселе совсем незнакомая мне телесно, прошептала в постели буднично, посвойски: «Тебе как лучше — сверху, снизу? Или как?» Решил почитать ей стихи. Вспомнил одно из лучших стихотворений Орлова.

В дубраве пятнами светло.
Черна — и вдруг красна малина.
И как зеленое стекло
Вблизи сверкает паутина.
Стоишь во тьме передо мной.
Но там, где юбка, луч сияет,
Разрез рисует золотой,
Как у Кармен… тебя смущает.

Когда я проговорил эти строки, Наташа вопросительно уставилась на меня с тем выражением на лице, с каким смотрят прилежные ученицы на учителя: а теперь объясни, что тут должно нравиться. Но как объяснить, почему луч может быть похож на золотой разрез юбки, и кто такая Кармен… и вообще, что такое поэзия. — А музыка?.. — несомненно поняв, что я затосковал от ее непробиваемой глупости, Наташа вдруг нежно взяла мою руку в свою. — Что она, когда без слов? Как ее сочиняют? И зачем? Я смешной вопрос задала? — Да нет, вопрос как раз очень несмешной… Что есть музыка, трудно рассказать. Можно сказать, что такое мелодия… — Я просвистел фразу «Цыпленок жареный». Запоминается, если ее повторить… И особенно — если в разных тональностях… Нет, дело не в этом. Есть гармония… гармонический лад, услаждающий слух… Но и это не обязательно, чтобы «услаждал»… музыка может быть непривычной, страшной… но одно, наверное, в ее языке обязательно — да, да, повторяемость… Это, знаешь, как идешь по тропинке — и вдруг тебе кажется, ты здесь уже была… Музыка — это напоминание о том, что было… может быть, вчера… может быть, во сне… а скорее всего — в бездне, где мы еще только фотонами света когда-то летали… Я увидел — Наташа морщит лобик, перестав меня понимать, и поцеловал ее в этот лобик, в розовое ушко, в которое целовал Мамин. Утром предложил купить телевизор. Наташенька, конечно, обрадовалась: — Ой, кино будем смотреть! Ты «Тропиканку» видел?.. Чтобы не вызывать зависти у бомжей, купили с их же рук, старый, маленький черно-белый «Шилялис». Да и приобрети мы хороший, цветной, куда с ним потом? Впрочем, все равно — Наташа как припала к экрану, так и сидела теперь днями и ночами, смотрела все передачи подряд. Попробовал я пару раз среди ночи на скрипке негромко поиграть — подружка исправно слушала, но глазки ее плыли к проклятому голубому экрану.