Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Долговязый парень пожал плечами, включил магнитофон — и женщины потянулись танцевать.

Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с Натальей переглянулись — пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь ночь.

— Иди, — прошептал я на лестнице жене. — Собирай манатки. А я сейчас…

Я быстро пронесся по темному коридору в кабинет главврача — он редко запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.

В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в прозрачных обложках, в зеленых… Я торопливо выбрал себе и Наташе документы с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем Ивановичем (на фото я старше, мрачнее — шахтер, господа!), а Наташа — Еленой Михайловной Шагуриной, двадцати лет (хорошо хоть нашлась такая среди отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только губы подмазать порезче и бровки опустить.

Теперь задача — как выбраться из этой тайги к железной дороге. Пешком — это же сколько мы будет идти.

На рассвете, смертельно боясь распросов, мы разбудили Акимушкина. Он не понимал, почему мы уезжаем…

— К маме она захотела… соскучилась по маме… — бормотал я, то пряча взгляд, то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. — Привыкла каждый день с ней советоваться… Придется и мне привыкать к теще.

Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в широченную кабину санаторского грузовика — водителю сегодня все равно ехать за продуктами на железнодорожную станцию.

Всю дорогу я оглядывался — казалось, вот-вот нас догонят… Есть такая дивная мелодия — ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного… еще, еще немного…

И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на «дрожащие огни печальных деревень», мы уже катились в теплом чистом купе скорого поезда № 2 в сторону Новосибирска. Молодые муж и жена — Шагурина и Лыков. (А то, что в ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта — кому это нынче интересно? Может, мы в церкви повенчаны…)

И опять же слава Богу — поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах не сидят.

Едем. Но куда?..

И я вспомнил, вспомнил — лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск музыкант-ударник Тёпа. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя нежно — Тёпа… «с» почти не слышно. Тёпа он и был. Тихий, со смущенной улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах… Но садился за свои барабаны и тарелки — и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками… Мы с ним не раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.

Сунемся-ка к нему. Убежден, Тёпа не женат. Какая жена выдержит такое соседство.

На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Тёпы нет дома или он не примет нас… Обратно на поезд мы уже не успеем — пропали билеты, взятые до Омска.

Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую квартиру: — Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?

Он был в майке и трико, моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы даже раскланивался, как после концерта. — А подружки у нее нет? — был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.

Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:

— Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и лишь потом взмахнет дирижерской палочкой… Что это у него было в кармане? Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились доставать записку… А там написано: слева — скрипки, справа — виолончели. — А он что, не мог запомнить? — спрашивала, звонко хохоча, наивная малообразованная Наташа.

Тёпа с улыбкой подмигивал мне: «Класс!..» Ему всегда нравились глупенькие женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девчонка валяет дурака.

— Давай-ка, сыграем ей! — и мы немедленно устраивали концерт джазовой музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Тёпы — набор барабанов и прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Тёпа подпрыгивал, дергался, гримасничал… А над ними висела довольно-таки похабная картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Тёпу), сунувшего голову в оскаленную пасть льву, который (лев) при внимательном рассмотрении оказывался женской маткой… впрочем, и сама дива с грушеобразными грудями здесь присутствовала… но почти все тело ее как бы утонуло в тени…