Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Если тебе поздно, так мне как раз. А может, еще ты очнешься, из гроба встанешь… — Бабка продолжала, разглядывая мою красотку. — Девка будет отсыпаться, а парень дрова там колоть или еще что… главврач работу найдет. Кто по специальности-то? — Музыкант… — ответил я. — Интеллигент драный. — Гармонист? То, что надо! У него второй год нету массовика-затейника… Проси, чтобы бесплатно пустил.

Кажется, вариант наклевывался для нас в самом деле подходящий. Я буду играть вечерами всякие танго… А почему сказал «музыкант», а не сказал прямо «скрипач», вы же понимаете. Если кто-то из этих моих попутчиков смотрел передачу «Час пик», и если именно скрипачом назвал преступника (если назвал) Мамин, мы погибли…

— Там и пианино есть. Умеете?

— Запросто, — улыбался я, закрывая глаза, как это делает Мамин, перед тем как ударить. Но кого я могу ударить — я сидел, сжавшись, как мышка, верил и не верил нашему возможному счастью, теплой машине, добрым попутчикам рядом…

И самое удивительное — все сбылось. К обеду мы приехали под сказочным снегопадом в дивный сосновый бор на холмах. Подкатили к старинному, белому, с облупленными колоннами особняку. И нас встречал сам главврач — без шапки, в тренировочном костюме, худенький, как подросток, но с седыми короткими волосам, с ласковой фамилией Акимушкин. Узнав, что среди прочих есть и музыкант, раскинул объятия: — Всё! Вы наш!..

Он выделил нам с Натальей двухместный номер с теплой водой, с туалетом — мечта после полутора месяцев жизни где попало. И главное — узнав, что у нас выкрали документы, только рукой махнул. Мы записались как супруги Ефимовы, имена оставили свои.

И еще была радость для нас — ни в одном номере санатория нет телевизора. Есть, правда, в кабинете у Акимушкина, но на экране ничего не разглядеть, кроме бегающих бесформенных пятен, — то ли серебряные горы вокруг мешают, то ли сигнал не достает досюда ни из Томска, ни из других сибирских городов.

А чтобы еще тверже закрепить в сознании новых наших знакомых историю наших мытарств, мы в столовой как бы между поведали, что убежали из Казахстана, там русских притесняют, но дело не в этом — отец у Наташи тоже русский, но не хотел отдавать за меня дочь… хотел за другого парня, и не только потому, что тот казах, а потому что у него более основательная профессия — строитель. И мы сбежали. Домашний адрес придумали такой: Кустанай, пр. Маркса, 21, квартира 140. Конечно, не дай бог, если среди отдыхающих есть ктонибудь из этого случайно названного города… Пара вопросов — и сразу поймет, что мы с Наташей там сроду не бывали. Но подробно нас никто ни о чем не спрашивал. Я думаю, пожилые женщины старались не беспокоить молодых — пусть, мол, радуются своему медовому месяцу… мол, все мы через это проходили… На танцах под мою скрипку они кружились, обняв друг дружку, иногда вытаскивали за обе руки старика с железными зубами или самого Петра Васильевича — так звали Акимушкина.

Славный он человек. Чтобы тоже наверняка поверил, что нас обокрали (а значит, поверил и в отсутствие документов), я, пойдя с ним в сауну, показал свои трусы с пришитым карманом — вот, только тут сохранились кое-какие денежки на хлеб. А все, что было в сумочке жены… — Верю, верю!.. — тряс седой узкой головой главврач. — Вот змеи!.. Совсем не стало порядка на Руси!.. Пивка дернем?

И мы сели в предбаннике, двое молодых еще мужчин (ему не больше сорока) и запели:

Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой…

Петр Васильевич любил выпить, я тоже, но он жилист и скор, как заяц, — поспал полчаса и побежал вместе с краснощекими бабками, вышедшими на моцион, вокруг санатория… А я, если крепко выпил, боюсь не проснуться — и пью еще. Так получилось — я запил. Давно не входил в такой штопор. Может быть, причина в том, что отпустил страх… мы были с Наташенькой далеко-далеко от опасных людей нашего города…

Но народ прощает пьяниц, даже если страдает дело. Несколько дней я валялся в номере, ко мне заскакивал сам главврач то с баночным пивом, то с бутылкой шампанского, чтобы опохмелить и вытащить к народу на вечер танца. Но, не вставая с постели, неверными рукам я ему играл «Рондо Каприччиозо» Сен-Санса, а Петр Васильевич кивал, как кукушка в часах, и утирал слезы, хотя был, пожалуй, трезв… Скрипка — она ведь режет прямо по сердцу.

Мне снились страшные сны. Куранты Кремля отбивали мелодию «Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая…» Над кинотеатрами и ресторанами светились вывески: «Западло», «Шкары», «Фуфло», «Палец» и пр. Однажды среди ночи увидел — моя Наташа стоит возле постели и смотрит испуганно на меня.

— Ты что? — прохрипел я с трудом. — Почему не ложишься?

Она какое-то время молчала.

— Я боюсь… Ты так кричал… — И вдруг у нее вырвалось. — А вот он не пьет!

Спрашивать «кто» не имело смысла. Наша маленькая светлая сказка опять рушилась.

— Не пьет… — шепотом согласился я, скрючиваясь в постели от обиды. — Зато… режет людей, как холодец, да?..

Наташа закрыла лицо ладонями. Потом подошла ко мне, легла рядом, обняла.