Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Старый учитель давал девице эти советы, прекрасно осознавая, что нечто подобное она читает каждый день в бульварных газетах, но одно дело — прочитать текст, неизвестно кому принадлежащий, и совсем другое — выслушать из уст авторитетного человека. Но, продлив наставительную беседу на добрых полчаса, Валентин Петрович говорил уже не столько для того, чтобы напитать Ксению дополнительной информацией, а для того, чтобы она вновь привыкла к его голосу и немного устала. А теперь пора перейти к попытке гипноза. Когда-то в молодости он пробовал — и с успехом, — отучая Алешу Иконникова от заикания.

— Сядьте прямее, пожалуйста, — мягко проговорил Углев. — Смотрите вот сюда… — Он поднял чайную ложечку, которая отсвечивала от закатного луча. Наверное, это поможет отвлечь внимание девицы от ее собственных ощущений и от случайных воздействий окружающего мира.

Между тем было слышно, как во дворах рычат псы, в небе тарахтит вертолет и где-то — скорее всего по радио — играет скрипичная музыка.

— Вы меня слушаете? Смотрите на этот блестящий предмет, эта ложечка не просто ложечка, а заговоренная, я окунал ее в особую смесь, сваренную из диких трав Алтая… — Валентин Петрович без тени улыбки бормотал всякую чушь, подобную той, которой делятся с эстрады приезжие целители и гипнотизеры. — Смотрите, пока этот острый кусочек света не расцветет, как ромашка… от него пойдут лучики…

Пошли? Вы видите?

— Д-да, — тихо ответила заинтригованная Ксения.

— Вы с сегодняшнего дня будете уверенно и красиво произносить слова, вам не придется стесняться своей речи, вы отныне станете говорить легко и красиво. Сейчас я буду произносить фразы, а вы будете повторять за мной… и у вас прекрасно получится… Вы меня слышите?

Слышите меня?

— Да…

— Вспомним стихи Никитина. Конечно, вы читали их когда-то. Теперь вспомним вместе. «Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…»

Повторите.

— «Дремлет чуткий камыш… тишь, безлюдье вокруг…» — зашелестела Ксения, произнося слова вполне правильно.

— «Чуть приметна тропинка росистая… Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг с листьев брызнет роса серебристая…»

— «Роса серебристая…» — вторила Ксения.

— «Сняли сети с шестов, весла к лодкам несут…» — Углев специально читает стихи со многими «ш» и «с»… и девица чисто повторяет за ним.

Теперь можно взять прозу. Того же изумительного Бунина.

— «Как трепетно ждал я вечера! Вот оно, мерещилось мне, наконец-то!

Что наконец-то, что именно? Какая-то роковая и как будто уже давно вожделенная грань, через которую наконец и я должен переступить, жуткий порог какого-то греховного рая…» — «Или я напрасно читаю девице эти пугающие мысли юного Бунина? Впрочем, сейчас она занята произношением…» — «И мне уже казалось, что все это будет или, по крайней мере, начнется нынче же вечером. Я сходил к парикмахеру, который постриг меня „бобриком“ и, надушив, взодрал этот бобрик сально и пряно вонявшей щеткой, я чуть не час мылся, наряжался и чистился дома и, когда шел в сад, чувствовал, как у меня леденеют руки и огнем пылают уши…»

— «…огнем пылают уши», — закончила вслед за ним Ксения. Она пребывала как бы в полусне, но тараторила сейчас, как некогда мать, бегло и правильно. Углев специально ускорил ритм — получилось и в таком ритме. Гипноз есть гипноз.

— А сейчас мы с тобой вместе скажем вот какие слова. Отныне я буду говорить легко и четко, легко и правильно… любые слова, даже со всякими шипящими звуками… я буду говорить легко и правильно.

Ксения повторила за ним, а затем он хлопнул в ладони и рассмеялся.

— Что? — вздрогнув, словно проснулась гостья.

— Бабочка влетела в окно… и улетела… Как вы себя чувствуете? Вы немножко забылись, пока я чай ставил.

Нахмурив нежные белесые бровки, она смотрела на него.

— А мне приснилось…

— Что?

— Что я читала Бунина.

— И очень хорошо. Это лучший писатель России. Как только у вас выберется минута, читайте его. И читайте вслух. У вас получится это легко и красиво.

— А в магазинах его продают?

— Конечно.

— Я маму попрошу. Спасибо. Я пойду. Что-то голова немного кружится.

— И девица медленно побрела по лестнице с деревянного этажа на землю.

Не успел порадоваться Углев своему эксперименту, выкурить медленно и сладко сигарету, как в комнату вбежала Татьяна. На этот раз она была не с подносом и дарами для учителя, да и вид ее никак не располагал к душевным беседам — глаза сверкают, ушки пламенные.

— Вы что тут делали с моей дочкой?!

— Я?! — Валентин Петрович недоуменно воззрился на Татьяну. Встал. — Здравствуйте. Занимался.

— Чем занимались?

— Языком, — отвечал Углев. — А в чем дело?

— Вы над ней сеанс гипноза учинили?

— Почему вы так думаете?

— А мы не думаем, знаем! — резко отвечала Татьяна, глядя на учителя совершенно иначе, нежели обычно. — Да! Да! Каждый раз, когда она уходит куда-нибудь, мы кладем ей в карман диктофон. Включенный! И на него все записывается!

— Ну и что? Мы читали Бунина.

— А если это было лишь звуковым фоном?

Углев, от раздражения медленно темнея лицом, все же улыбнулся:

— Ганина! Не стыдно вам?! Я ищу способ…

— Способ?!. Ха-ха… — Молодая женщина была неузнаваема.