Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

А женщина из прокуратуры, сверкая скрещенными мечами на грудях, звонким уверенным голосом требует, учитывая злодеяния Никиты, подпадающие под действие статьи сто шестьдесят пять, «Убийство, совершенное неоднократно — пункт „н“, совершенное с особой жестокостью — пункт „д“, а также сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера», определить ему наказание — двадцать лет лишения свободы в колонии строгого режима.

— Двадцать лет! — кто-то ахает испуганно.

— Двадцать лет! — кто-то хмыкнул удовлетворенно. — А лучше бы вышку!..

«Они шутят?! Скорей бы мне дали слово! Или я с ума сойду!..»

И наступила эта минута.

И показалось Никите: словно в небесах захихикал дядя Леха Деев, притопывая валенками: говори, говори! Говори, смеясь.

— Спасибо!.. — буркнул Никита и, стараясь улыбнуться, с кривыми губами, еле слышно поведал, как его задержали в парке. И как единственный сотрудник МВД Тихомиров заподозрил неладное в связи с его арестом. И как безграмотно и нагло капитан выстраивал доказательную базу — с своими солнцезащитными очками и исстрадавшимися женщинами, готовыми узнать маньяка в любом высоком парне в темных очках.

— Ваша честь, милицию надо как бы чистить. — И тут же смутился: это проклятое молодежное «как бы» влезло. — Просто чистить! В СИЗО со мной парень сидел, он пошел пожаловаться на провокационные действия милиции в отдел их собственной безопасности — и его же посадили. А вот такие опера, как старший лейтенант Тихомиров, в милиции редкость. Не удивлюсь, если его принудят уйти со службы.

— А он уже уволен, — обернувшись, тихо шепнула адвокат.

— Если говорить про мои семейные дела, это никого не касается. Я никого не уполномочивал за меня хлопотать, я и адвоката не просил заниматься моим делом. Хочется надеяться, что и господа присяжные сами составят собственное мнение об услышанном… — Никита забыл все, что хотел сказать, потер кулаком лоб. — Хотя… готов к любому решению суда. Осудите — буду там заниматься самообразованием. Надо через всё пройти. Только вот убивать и воровать не учен. — И снова запнулся. — Но… но если спросите: виноват ли я? Я скажу: да, виноват.

— Слышите?! — радостно прошелестел голос капитана.

Адвокат Светлана Анатольевна, присяжные, да и все в зале удивленно уставились на Никиту.

— Виноват в том, что до сих пор, в свои двадцать семь, ничего пока хорошего не сделал. Отсюда мои проблемы. — И вдруг вспомнил. — Да… только вот что… скажите, ваша честь, список присяжных напечатан?

— Конечно. Наверно, — вдруг слегка смутился старый судья. Он повернулся к сидевшей слева носатой, в очечках, заседательнице, выслушал ее шепот и кивнул Никите. — Будет завтра в газете. Все нормально. — И пристукнув молотком, поднялся. — Объявляется перерыв на час.

Тут же поднялись и присяжные, пошли гуськом в левую дверь заседать.

Никита вцепился пальцами в стальную решетку.

«Зачем я сказал „виноват“? Вот и влепят, если виноват. Я же не в этом смысле виноват! Или правильно поймут?.. Может быть, следовало все-таки рассказать про дружбу с Алексеем Ивановичем! Что его горестные слова, прогремевшие тогда в холле ВЦ, ничего не доказывают! Хотя нет, они доказывают… доказывают… он разочаровался, в какой-то миг понял: я — ничтожество… Но насчет того, что я никак не мог поднять руку на произведение искусства, присяжные-то догадаются? Или нет? Тем более сам признал, что ты малограмотная дубина. Программист. Герой нашего времени, так сказать. Мурло с каменным лицом».

Никто не покидал зал. Ждали.

Светлана Анатольевна подбежала к решетке, нахмурилась:

— Напрасно вы… — О чем она? — Но ничего! Ничего! Шанс есть!

19

Юра Пинтюхов протянул через решетку Никите бутылочку питьевой воды.

— Нельзя! — гаркнул охранник и передернул затвором автомата.

— Чего?! — завопил Вася Хоботов. — И воды нельзя подать человеку?

Кровопийцы, враги народа!

Скуластый, узкоглазый охранник вдруг опомнился, заробел. Как-то сник, автомат убрал к ногам.

— Ну, если хочет…

— Спасибо, — во рту у Никиты все горело, но он не мог сейчас пить из горлышка под прицелом фотоаппаратов и видеокамер. — Потом.

Присяжные заседали не час, а два с половиной часа.

Наконец вышли и гуськом потянулись на свои места.

Напряглись на своих стульях черные (синие) дамы из прокуратуры.

Судья стукнул молоточком и объявил о продолжении работы суда.

Грудастая пожилая женщина в костюме с бордовым галстучком поднялась, надела очки, висевшие у нее на цепочке, и, приблизив к лицу лист бумаги с ребром сгиба, начала негромко читать.

Что, что она говорит?! Не слышу!

— Оправдан? — зашелестел зал. — Оправдан!

— Десятью голосами против двух… по всем пунктам обвинения… Что касается порчи картины, этот эпизод в случае подтверждения факта, изложенного в письме директора ВЦ, может послужить предметом особого разбирательства, — так закончила староста присяжных и передала вердикт судье.

В зале суда раздались жидкие аплодисменты.

— Как же так?! — воскликнула старшая из сотрудниц прокуратуры, оборачиваясь к белоглазому капитану. Тот сверкал зубами, даже усы у него шевелились…