Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Оказывается, Тихомиров выздоровел, перевелся в УБОП — в управление по борьбе с организованной преступностью. Дай ему Бог! Из городской милиции выжили парня… А насчет ноут-бука ребята обещали скинуться, купить. Юра Пинтюхов проверит машинку и сам напишет дарственную тюрьме.

— Спасибо, — Никита неотрывно смотрел на молодую женщину. И радостная мысль мелькнула: «А может, вот моя судьба?..»

Но адвокат — хороший психолог. Она прекрасно понимает, что должен испытывать молодой мужчина, когда после двух месяцев камеры возле него стоит молодая чистая женщина с воли.

— Я, возможно, не смогу теперь часто бывать, — сказала она, уводя взгляд. — Ко мне приезжает мать из деревни… ухожу в отпуск. Но все, о чем мы договорились, ваши друзья доведут до конца.

Вернувшись в камеру, Никита сказал себе: «К ней не мать приезжает… она тебя щадит… у нее жених или муж… она хочет, чтобы ты успокоился и подзабыл ее… Займись самообразованием, дубина. Всё! Никаких женщин!»

Но увы, судьба начнет мучить — так уж до упора.

Вечером начальник тюрьмы Михаил Михайлович Хабалов, или, как его называют заключенные, Отец родной, обходил камеры, что случалось раз в месяц. Причем заранее заключенных не предупреждали, и неожиданное появление хозяина могло иметь грозные последствия, если он заставал своих «деток» за выпивкой (а в СИЗО, случалось, гнали самогон из антибиотиков) или за карточной игрой на деньги.

Сегодня же, высоченный, сутулый, с багровыми пятнами атеросклероза на лице, Михаил Михайлович, заглянув, как медведь, в сумеречное логово, где отдыхали арестанты, постоял, щурясь, пару секунд и вдруг гаркнул голосом истинного полковника, обращаясь к Никите, который лежал, обложившись книгами:

— Как же ты читаешь, сынок? Тут сапоги станешь надевать — промахнешься, не на тот предмет наденешь!

Переждав неизбежное «ха-ха-ха», он глянул на единственную желтую лампочку над дверью и буркнул сопровождающему замполиту Ваське Казаку, чернявому болтуну на всякие темы:

— Сколько тут ватт? Двадцать?!

Казак сделал обиженное выражение:

— Михал Михалыч, обижаете. Сорок пять. Это энергетики недодают… вчера мерили — не двести двадцать вольт, а двести десять. А поскольку мощность…

Михаил Михайлович, нетерпеливым жестом руки прервав объяснения Казака, приказал:

— Ввернуть сто десять. Не каждый день вижу на нарах избу-читальню. — И, подмигнув Никите, величественный полковник зашагал дальше, не обратив внимания на упавшую на пол возле «скалы» (или параши, если вам угодно) игральную карту туз крести, а также на «коней» — нити, тянущиеся под потолок, к зарешеченному крохотному окну, — это местная почта. Сегодня Отец родной был милостив, а причину его милости уже с порога, обернувшись, пояснил замполит Казак, скаля зубы и грозя кулаком человеку кавказской внешности на всякий случай:

— Внучек родился у Михалыча… Мишкой и назвали, — а потом, как бы вспомнив, подозвал пальцем к себе Никиту, шепотом объявил: — К тебе бывшая жена просится. Михалыч спрашивает: может, на ночь в комнату для свиданий пустить? Там диванчик есть. Она через милицию на него вышла… Что сказать Михалычу, пока он добрый?

Никита густо покраснел. «Зачем она пришла? Она что, разводится со своим майором? Или собирается ему нотации читать?»

— Нет-нет, — пролепетал Никита. — Не надо на ночь.

— Ну ты даешь! — заревела камера. — К нему баба пришла, а он…

— Нет-нет, — повторил Никита. — Если ей надо поговорить, то как положено…

Казак словно темную занавеску на лицо опустил.

— Хозяин-барин. Иди тогда, конвоир отведет… через стекло и пообщаетесь.

«Через стекло?! Есть же служебная комната, где я с папой и мамой виделся!» — удивился Никита. И понял: «видимо, адвокат приводила прилетевших родителей в служебную комнату, уговорив руководство СИЗО. И сама имеет право там с подсудимым говорить. А вот с иными лицами Никите придется общаться, как в кино показывают, через стекло, при помощи микрофона и радиодинамика».

Но, к сожалению (или к счастью), в большой комнате для встреч микрофонная связь не работала. По эту сторону мутного оргстекла на стульях сидели заключенные, человека три, а по ту сторону — пришедшие в СИЗО на свидание женщины. И среди них Никита не сразу признал бывшую жену.

Она была в простенькой кофте, в вельветовых брючках, ненамазанная (обычно и губы яркие, и щеки в розовых облачках). Сидит, моргает, как от табачного дыма, сложив руки на коленках, на левой руке — браслет с зелеными камушками, что-то новое. Видимо, подарок майора. Если надела, значит, дает понять: пришла вовсе не жаловаться на жизнь. Тогда зачем???

— Привет! — буркнул Никита, прекрасно осознавая, что она его не слышит. Но уж, верно, догадается по движению губ, что он поздоровался.

«Здравствуй!..» — ответила она. И что-то спросила.

Что? Наверное: «Как дела?» или «Как себя чувствуешь?» Рядом с ней, привстав со стула, кричит, забивая звенящим голосом всех других говорящих, девчонка в просторном белом, как березка, платье:

— Скорее возвращайся!.. Я беременна!.. У нас будет ребенок!

Сказали — мальчик!.. Скорее возвращайся!