Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Тет-а-тет? Давай. — Алексей Александрович прошел в его комнату, сел на стул. Как бы новыми глазами огляделся, увидел на стене плакат с белой смеющейся лайкой (кажется, тут прежде висел тигр? Мальчик тоскует по Тарзану?), на столике — тяжелый альбом для марок… Приподнял обложку белые яхты, золотистые корабли… Уж не собирается ли сам, как Одиссей, отправиться в странствия?

Митя опустился, как любят подростки, на пол. Было видно, что волнуется (на одной щеке бледное пятно, на другой — красное) и хочет спросить о чем-то важном. Неужто снова про обвинение в шпионаже?

— Пап, ты гений? Только честно.

— Нет.

— Почему?

— Потому что несамостоятельный. Но я… способный. А ты? Ты уверен в себе?

Митя не знал, видимо, как ответить. Лгать не хотелось. Однако и признаваться в слабостях… Он поджал ноги и устроился, как йог.

— Ты должен верить в себя.

— Почему?

— Потому что мутация. Мутация для спасения нашего этноса. Видишь ли, элиту революция уничтожила, в ледяные болота загнала, мы — внуки и дети слабых. Нет, среди них тоже были яркие, но они, как трава из-под бетонной плиты, выглядывали… О, если б свобода!.. Так вот — нам она досталась, когда мы уже сформировались, а вы ею дышите с рождения. Будь уверенней! Это твое время! Твоя земля! И ты обязан стать… очень талантливым. Иначе здесь будут царствовать китайцы, корейцы, индусы… не важно кто.

Сын долго молчал, потом кивнул.

— Об этом я могу говорить своей… своей подруге?

— Конечно. Если любишь ее.

— Я ее давно люблю! — с вызовом ответил подросток. И правый кулак сжал, как это делал иногда отец.

Алексей Александрович притянул сына к себе. Только как же совместить со всем этим собственное желание уехать прочь из этой страны? А никак! Можно работать во славу Отчизны и за ее рубежами!

— Ты о чем думаешь? — шепнула Муравьева. — Отпусти нос. Где твоя мадам?

Он, разумеется, пригласил Брониславу на банкет, причем она запрыгала, как дитя, словно боялась, что не пригласит. «Конечно, прибегу. Сразу после работы». Но что-то не видать жены. Стесняется, наверно. Знает, как многие еще недавно судили о ней: халда… не чета…

Однако во многом ли она виновата? Когда юный Алексей пришел к ней в общежитие, там вместе с Броней веселились тертые девки-пятикурсницы. Бронька, может быть, подыгрывала им, изображая роковую женщину… Зло ведь идет по цепочке. Но теперь-то она другая?..

— Айн момент! Уно моменто! — веселясь, бормотал Белендеев, шатаясь меж столами.

Сегодня он был чрезвычайно наряден: перстни и запонки сверкали на нем, как елочные игрушки, курчавые волосы прилизаны, насколько сие возможно, он улыбается направо-налево. Грянул час его торжества — наверняка человек пять-шесть уговорил уехать.

— Их бин хойте орднер, — добавил он подзабытую школьную фразу на немецком и даже подпрыгнул. — Руиг! — Приглашенная толпа наконец затихла. Друзья мои, — начал Белендеев ласковым, женственным голосом, сияя огромными очками и улыбаясь всем и вся, — современные идеи глобализма привели к тому, что нынче практически нет границ. Мы живем на одной земле, стоим, как в сказке Ежова, на одном ките… Или киту, как правильно? Только одни ближе к глазу, вторые — к плавнику…

— Вы, конечно, плавник! — насмешливо бросил Марданов.

— Может быть! — не обиделся Мишка-Солнце. — А вот Россия — глаз и сердце мира, наши — ваши — наши же! — ученые видят дальше всех, хотя икоркой кормят других… — Он запнулся. Он, конечно, этот экспромт с китом приготовил еще днем, но что-то вдруг разладилось в красивой речи. — Э, да что там! Кто знает меня, тот знает! Анна Константиновна, например. Из молодых да гениальных — Алексей Александрович… Да и вы, Вадим Владимирович, что нам делить?.. Я вас уважаю….

— Я тоже, проклятье, — пробурчал польщенный Марданов, наливая себе водки. — Давайте за Россию нашу многострадальную и выпьем.

Алексей Александрович не пил вина давно. И от одного бокала шампанского опьянел, как в юные годы. И вдруг услышал сам себя: оказывается, что-то говорит окружившим его милым людям — Кунцеву и Нехаеву, Муравьевой и Белендееву. Здесь же рядом стояла, кивая и почему-то конфузясь, с яблоком в руке его адвокат Елена Викторовна. Ага, ее Белендеев фамильярно обнял.

— Я не ценил вас, мои друзья, — бормотал Алексей Александрович. — То есть ценил, но…

— Мало! — не преминул сострить Мишка-Солнце.

— Нет… то есть да… но был слишком закрыт…

— Как СССР, — снова встрял счастливый Мишка-Солнце.

— Однако нам нельзя, как на Западе, мы сами по себе, во всяком случае — наше поколение… Понимаете, с одной стороны, мы вечный коллектив… так рыбки ходят в океане ромбом или кругом. Но с другой — каждый Ваня на печи… и никакими деньгами его философию… тем более с такой бесцеремонностью, как на Западе…

— Ты что-то не то говоришь! — остановил его Белендеев. — Господа! Объявляю танцы! Оркестр! — И на оркестровой площадке появились музыканты замерцал клавишами аккордеон, жидким золотом блеснул саксофон, встал стоймя контрабас, запрыгал чертиком скрипач Сашка. — Наши любимые мелодии!