Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Что?! — Профессор хрипло засмеялся. — Простите… а не можете повторить, что вы сказали?

— Могу, Алексей Александрович.

— Нет, не здесь… — Голос у Левушкина-Александрова сорвался. — А перед людьми… Моего сына избили, как сына шпиона… жена… друзья… — И самым постыдным образом он вдруг закрыл лицо локтем и расплакался.

В кабинете наступила тишина. Видимо, эти офицеры много видели подобных слез и потому стояли молча. Да и что тут скажешь?

— Извините… — И вдруг у Алексея Александровича от черного гнева застучало в голове, он, вскинув глаза, с ненавистью выкрикнул: — Ну так отпустите меня! — Скрюченными пальцами разодрал грязную рубашку и принялся расцарапывать гипсовый кожух. — Снимите! А я найду ваших сотрудников, которые били меня… Я запомнил их дыхание… я биофизик… я по всем вашим кабинетам… я их смердящее дыхание… — И Алексей Александрович потерял бы сознание, если бы не Елена Викторовна, — она уже была рядом, она подхватила его под руку…

28

Левушкина-Александрова перевезли во 2-ю Областную клиническую больницу.

Через три дня гипс сняли, и Бронислава на «BMW» Кунцева привезла его домой.

В дороге она выла, как волчица, обнимая его, целуя то в щеку, то в ухо:

— Мы верили… верили…

Когда вошли в квартиру, Митька прыгнул, как длинный кот, и повис на шее — отец даже вскрикнул. И тут же сказал:

— Все хорошо, нормально… Виси…

Огромными шагами пересек гостиную, зашел в спальню матери. Та сидела, совершенно уже слепая, в кресле и ждала. Обожгла его слезами. И все шептала беззубым ртом (не успела вставить зубы):

— Хорошая… хорошая…

— Что, мама?

— Она хорошая…

Просит не ссориться. Чтобы в доме был мир. Однако об этом потом. На сердце ссадина. Невозможно забыть телеграмму Галины из США: «Нужен ли мой приезд?» Конечно, она имела в виду: не помешает ли ее приезд, учитывая, что дело ведет ФСБ? Но все равно в этой телеграмме было что-то холодное… Если бы она оказалась в подобной ситуации, Алексей не стал бы спрашивать, сразу полетел…

Нужно сказать, что и Бронислава, несмотря на то, что муж после четырехмесячной разлуки оказался рядом, не беспокоила его чрезмерными расспросами и нежностями, хотя было видно, как она, с ее-то огненным характером, исстрадалась: носик заострился, щеки белесые, ногти на руках обломаны… Некогда было собой заняться…

А Митька… Митька шастает теперь по квартире и на улицу собрался пойти, зажав под мышкой свернутую толстую пачку газет, где большими красными и черными буквами заголовки: «НАШ ЛУЧШИЙ ФИЗИК НА СВОБОДЕ!», «ЛЕВУШКИН-АЛЕКСАНДРОВ СВОБОДЕН!», «ЕСЛИ У ВАС ЧЕШЕТСЯ, ПОЧЕШИТЕ В ДРУГОМ МЕСТЕ!»

— Кстати, стоп. — Отец вытянул у сына одну из газет с остро торчащим уголком. Что-то там про сталинских соколов. А, вот: «Майор Сокол уволен из ФСБ по собственному желанию». Ишь ты, по собственному… Да и то хорошо. Чистите, чистите свои ряды, господа-товарищи-чекисты!

— Пап, а почему, пока Одиссей странствовал, к Пенелопе лезли женихи всякие да еще и пили-гуляли в ее доме? Если бы к моей маме полезли, я бы их…

Алексей Александрович потрепал сына по голове. Надо будет с ним подробно поговорить о жизни. Подготовить десяток лекций. О богах. О талантливых грешных людях. О поиске истины. О случайностях в жизни. О предопределенности…

Подошла жена:

— Леша, ты пойдешь на пресс-конференцию?

— Какую еще «конференсию»?

Бронислава хмыкнула. Она не стала говорить, что это мероприятие она и организовала, но сказала, что директор Кунцев вызвался быть ведущим.

— Зачем это? — простонал Алексей Александрович. — Всем же все уже понятно!

Однако пошел. Направился, как обычно, пешком через пригородный осенний березняк, который пожелтел, но еще не весь осыпался и стоял на своей листве, как на зеркале. Черноспинные поползни вились по серебряным стволам, малые синицы перепрыгивали с ветки на ветку, знакомая, рыжая, чуть седоватая к зиме белка шелушила шишку. Алексей Александрович пожалел, что не взял с собой горстку пшена. Прости! Постоял, глядя в раскосые глаза белки, свистнул — и она ответила ему невнятно через губу, как девка на базаре, плюющаяся шелухой семечек: мол, иди пока своей дорогой!..

Алексей Александрович засмеялся… Сердце словно оттаивало… Подумал: надо бы все же приобрести, как делают все люди, участок земли и хорошие деревья посадить: смородину, вишню войлочную и российскую, яблоню, иргу… Что еще?.. Многолетние цветы… рябину, обязательно рябину, вон ведь какая у тропы стоит — словно бесшумный красный взрыв, вся в гроздьях спелой ягоды… Погладил ее шершавый ствол, тронул белую, мягкую под ногтем бересту березы и заторопился: его, наверное, ждут?

В актовом зале Института биофизики собралось человек двести разного народу — и журналисты, и ученые. Круглолицая смешливая Елена Викторовна, с букетом желтых роз, подаренным ей, как выяснилось, Белендеевым (ах, сам Алексей Александрович не догадался купить!), рассказывала, как рассыпалось дело по обвинению в шпионаже. Что огромное воздействие оказали именно средства массовой информации. Что, видимо, к процессу подключились надзирающие инстанции. И что майор Сокол уволен.